Русский флаг

- Мне кажется, что господин Максутов не только ровен со всеми, но и холоден, равнодушен к целому миру.

- Он очень любит Дмитрия.

- Это слабость, не изменяющая натуры.

- Нет, - Маша упрямо тряхнула головой, - я думаю, что он несчастлив. Одинок и несчастлив. Порой меня охватывает желание растормошить его, заставить проснуться.

- В этом нет нужды, - возразил Зарудный, - у господина Максутова холодная, трезвая голова.

- Я часто думаю о том, как принял бы Максутова Мартынов, стараюсь взглянуть его глазами, но это не всегда удается.

- Надобно иметь свой взгляд на вещи, - сухо заметил Зарудный.

Маша ответила не сразу. "О разном говорим", - подумала она.

- Вам это трудно понять, Анатолий Иванович. Мартынов - первый человек, который заговорил со мной серьезно, то есть очень весело, как никто другой весело, и вместе с тем серьезно. Он заставил меня читать, думать, сам того не понимая. - Маша улыбнулась. - Матушка только тогда и вздохнула, когда мы уехали из Иркутска. Все опасалась чего-то... Так вот, вчера, сама не знаю зачем, я дала Максутову свою тетрадь. Там записи, дневники, предназначенные для Мартынова. Он полистал тетрадь и сказал: "Чрезвычайно интересно..." - таким тоном, каким говорят "вздор", "чепуха". Потом заметил мою растерянность и добавил, что "людям редко удается изменить течение действительной жизни, и тем охотнее они предаются самообману...".

Зарудный хотел было ответить, но к ним подошла вся компания.

Война стала привычной темой разговоров. И сюда, в этот отдаленный угол России, столичные газеты принесли унылое однообразие слов, казенную фразеологию, удобно выражавшую верноподданнические чувства дворянства, разменную монету ходовых сентенций. Часть людей овладевала ими тем легче, чем более пусто было в их голове и в сердце. Но праздная болтовня раздражала и здесь каждого, кто серьезно относился к развивавшимся в мире событиям.

Поэтому, когда между разговором о бумаге альбеспейрес - "лучшей перевязи для шпанских мушек", о красотах магазина господина Бастида в Санкт-Петербурге и о намерении господина Тьера удалиться от света и посвятить всего себя составлению книги о ходе изящных искусств с 1830 года, отпечатав ее в пятидесяти экземплярах для коротких друзей, - когда в одном ряду с этими сенсациями и восторгами по поводу "Крестницы" Жорж Санд зашла речь о войне, Зарудный, который захватил с собой охотничье ружье, решил было, что наступил подходящий момент незаметно оставить компанию.

Молодой чиновник с капризно взбитым хохолком высказал глубокомысленное предположение, что и Луи Наполеон был искушен и обманут вероломной Англией - страной, преступно уравнивающей купца и монарха, обманут и роковым образом вовлечен в эту войну.

- Что же, по-вашему, - насмешливо сказал Дмитрий Максутов, император французов - легкомысленная кокотка, которую можно подкупить дешевыми посулами?!

Чиновник переменился в лице от одной только мысли, что кто-нибудь может заподозрить его в таком дерзостном посягательстве на достоинство короны, - короны! - кому бы она ни принадлежала.

- Вы превратно толкуете мою мысль, - проговорил он дрожащим голосом.

- Да мысль-то не ваша, - с усмешкой заметил Дмитрий, - вы сорвали этот незрелый плод с газетного листа! Признайтесь!

Кто-то откровенно засмеялся.

- Все равно, - ответил побагровевший чиновник, - газета - зеркало общественной жизни. Господа издатели пишут о том, что уже сложилось во мнении общества. Я и не мыслил так трактовать личность императора. Он обманут, истинно обманут и введен в заблуждение. Временное затемнение ума, - запинаясь, стал говорить молодой человек, - к величайшему несчастью народов, постигает и лиц... э... лиц... отмеченных ореолом монаршей власти! Немало тому примеров дает нам древняя история.

- А новейшая? - наседал Дмитрий.

Чиновник беспомощно развел руками.

- Бросьте! - миролюбиво сказал Дмитрий, видя, что противник умолк. Добро бы еще Луи Наполеон жил в земле папуасов, питался кокосовыми орехами и носил набедренную повязку вместо горностаев и тончайших лионских сукон... Ореол монарший...

Но договорить Дмитрию не удалось, истерический фальцет молодого человека прервал его:

- Вы кощунствуете!