Русская жизнь. Мужчины (январь 2009)

И действительно: для тех-то старорежимных знать три-четыре языка было обычным делом. А для нового поколения и один, как правило, немецкий (из-за «Капитала») давался с трудом.

Второе советское поколение интеллигентов было, конечно, брутальным. Потому что война, лишения. Ну, и общий индустриальный пафос 30-х годов. Коротко говоря, интеллигент этого поколения - это щеголеватый военный летчик, читавший Пушкина и Багрицкого. Сняв военную форму и взявшись за какое-нибудь гуманитарное дело, он обнаруживал понятные пристрастия: Достоевского и Сологуба он числил мутными декадентами. Зато любил Гоголя, Салтыкова-Щедрина и даже Лескова. И вовсе не потому, что в них была «социальная критика мерзостей жизни», а потому что их слог был злобен, бодр и весел. «Летчики» тех лет любили Юрия Олешу так, как сейчас уже никто его любить не будет.

Талантливые люди есть в любом поколении - были они и в этом. Вот нынче Захар Прилепин пишет биографию Леонида Леонова и, видимо, покажет в ней, что это был незаурядный русский писатель советского периода. Не уклоняясь в частности - мы говорим тут о поколениях - второе поколение советских интеллигентов имело свои заслуги. Оно, например, заново создало феномен «многотомных собраний сочинений классиков» - Гюго, Ромена Роллана, Анатоля Франса и др. И надо заметить, что это поколение любило литературу «критического реализма» опять-таки не из-за «социальной темы», а потому что в классической литературе - у Гюго, Диккенса и даже у Бальзака - человеческий опыт был показан как опыт страдания и сострадания. А это все то, чего с избытком хлебнуло второе советское поколение до и во время войны. На этом видении страдания, на масштабном переживании жизненного выбора, понимании жизни как пути через лишения появилось и советское послевоенное кино этого поколения. Оно уже сильно отличалось от бодряческого колхозно-милитаристского предвоенного кино.

Сталинизм был внутренней драмой этого поколения. Расстрел Берии и ХХ съезд были, конечно, в житейском смысле облегчительными, но с точки зрения ментальности - все это ударило по головам, как упавшей бетонной плитой. Свести концы с концами в этом жизненном опыте было трудно. С большим грехом на сердце это поколение перебралось в 60-е годы. Фадеев застрелился. А Сергей Михалков - нет. Но это - детали.

Третье и четвертое поколение - это поколения «дрейфа от советского». Нельзя сказать, что эти два поколения целенаправленно разрушили СССР и весь советский проект по созданию новой цивилизации и нового человека. Они просто дрейфовали, сами не зная куда. Дело заключалось не в «диссидентах», рационалистично критиковавших режим, а в том, что Иннокентий Смоктуновский был «уже какой-то не такой». И фильмы Никиты Михалкова уже были «какие-то не такие». И, коротко говоря, все практически - за небольшими исключениями официоза «цепных псов режима» - стало «не таким».

Куда оно дрейфовало, прекрасно показано в вышедшей в прошлом году большой книжке Екатерины Сальниковой «Советская культура в движении». Главный вектор был - от коллективного к приватному. Человек начал приватизироваться. Выражение «человек должен иметь жизненную позицию» стремительно утрачивало свой партийно-коллективный смысл и приобретало другой - персональный. Довольно занятно, что этот когнитивный дрейф происходил на том же самом материале (революция, война, становление советской индустрии и науки и т. д.). Особенно хороша была серия «Пламенные революционеры», где год от года советские писатели этого поколения погружали персонажей революционного движения во все больший психологизм. В этот новый персонализм потихоньку погружалось все - и разведчики в «Мертвом сезоне», и литературоведы в «Осеннем марафоне», и лагерный мир у Галича и Высоцкого, и даже научная фантастика в «Солярисе». Одним словом, совершенно неостановимо весь массив культуры стал, как ледник с горы, медленно съезжать в «абстрактный гуманизм». И съехал.

Продолжая идеальный исследовательский пример семьи Михалковых, можно сказать, что Егор Кончаловский - это последнее, четвертое советское поколение, т. е. ныне здравствующее. Половина жизни нашего поколения прошла уже при новом режиме, при капитализме.

Советская интеллигенция сама собой восхищалась, себя же и клеймила. Обзывала себя «образованщиной» и в то же время гордилась тем, что «подточила» сначала сталинизм («Новый мир» и то-се), а затем и СССР («Огонек» и т. д.). Глядя уже с этого берега ясно, что проблема была не в коллаборационизме или протестах, не в вере в Бога или атеизме и т. д.

А в «железном занавесе».

Третье и четвертое поколение оказались напрочь травмированными изоляцией от мирового потока событий. Они тратили огромные усилия для того, чтобы хоть какими-то фрагментами выцепить что-нибудь из «глобального спецхрана». Люди ломились на Московский кинофестиваль, зная, что если они не посмотрят кино здесь, то они вообще никогда больше этот фильм не увидят.