Но раз я избрал в качестве героев своей книги сами законы человеческой жизни, для описания, естественно, потребовался особый стиль языка и мышления, которыми я овладел вполне профессионально, - научный стиль образного мышления. Многочисленные критики, писавшие о моей книге, стремились увидеть в ней то, что было похоже на книги других авторов, и не заметили в ней главного - того, что отличает меня от них, а именно то, что я ввел в литературу особый научный стиль образного мышления. Меня сравнивали со многими великими писателями прошлого, а по сути дела я был не вторым Свифтом, Рабле, Франсом, Щедриным и т. п., а первым Зиновьевым.
После выхода в свет "Зияющих высот" меня спрашивали, к какой литературной традиции я отношу себя сам. И я обычно отвечал: ни к какой. Этот ответ имел известное оправдание. Для писателя важно бывает иногда отстоять свою оригинальность.
А я, ко всему прочему, на самом деле пришел в литературу уже зрелым человеком, пришел извне литературы, имея за плечами несколько десятков лет научной работы в области философии, логики и социологии. Теперь же, глядя на свое творчество отдаленно и как бы со стороны, я с очень большими оговорками отнес бы себя к тому направлению в русской литературе, которое некоторые литературоведы называют социологическим реализмом. Наиболее яркими представителями этого направления считают Салтыкова-Щедрина и Чехова. Но я вижу черты этого направления у всех крупных писателей дореволюционной России, начиная с Лермонтова. Суть этого направления заключается в его ориентации на объективные социальные отношения между людьми и на обусловленность всех прочих важных явлений человеческой жизни этими отношениями, а также изображение самих людей как своего рода функций в системе этих отношений.
Думаю также, что я довел это направление в литературе до логического конца, придав ему вид сознательной литературно-логической концепции и связав его с научной критикой общества.
Основная задача литературы социологического реализма не развлекать читателя, а побуждать его задумываться над важными жизненными проблемами. Это литература для работы мысли. Именно для работы. Причем, чтобы понимать ее и получать от нее эстетическое удовольствие, нужно иметь привычку и навыки в ней, нужно прилагать усилия, чтобы читать и понимать ее. Иногда нужно перечитывать много раз, чтобы понять заложенные в ней мысли и ощутить интеллектуальную красоту. Здесь нужно обладать эстетическим чувством особого рода, способностью не просто понимать, а замечать эстетический аспект абстрактных идей.
В моем случае речь шла не просто о продолжении традиций социологического реализма русской литературы, а о создании целого романа как романа социологического. Такой роман в моем понимании есть не просто роман, в котором затрагиваются социальные проблемы, т. е. не просто социальный роман. Социальными романами являются такие романы, например, как "Война и мир" и "Анна Каренина" Льва Толстого, "Преступление и наказание" и "Братья Карамазовы" Достоевского и многие другие. Социологический роман должен исходить из научного социологического исследования общества и лишь использовать некоторые литературные средства для выражения результатов исследования.
Когда я начал писать свою книгу, в мире уже были широко известны книги Солженицына и других авторов, разоблачавших ужасы сталинского периода. Это ставило меня в затруднительное положение, так как эти книги стали сенсацией и приковали к себе внимание читателей. Писать очередную разоблачительную книгу было бессмысленно. Но в этом был свой плюс: я мог целиком и полностью сосредоточиться на описании вполне нормального, здорового, развитого коммунистического общества, каким советское общество стало в брежневские годы. Моим объектом стали не крайности, а именно норма жизни масс людей в самом фундаменте общества. Так что социологический роман тут был наиболее адекватной формой.
ВЫМЫСЕЛ И РЕАЛЬНОСТЬ
Местом действия в моем романе я избрал воображаемый город-государство, назвав его Ибанском. В русском языке это изобретенное мною слово, как и название романа, имеет издевательский смысл, не переводимый на другие языки. Но главное тут не в словесном каламбуре.
Некоторые рецензенты и читатели считают, что я выдумал Ибанск из неких соображений самозащиты (чтобы не говорить открыто о Советском Союзе, поскольку это было бы опасно). Это неправда. Ибанск - это литературный прием, причем, как мне кажется, не ослабляющий, а усиливающий критический эффект.
И никакой защиты он не давал. Я выдумал его прежде всего как средство представить результаты своих исследований советского общества в качестве результатов, имеющих силу в той или иной мере для любого достаточно большого и развитого современного человеческого коллектива.