Румынская повесть 20-х — 30-х годов

— Оставь ты этого свидетеля. Мое дело прижать этих двух. Как бы они ни хитрили, меня не проведешь. Знавал я дела и посложнее.

Витория пожала плечами, скривила губы:

— Вы уж, господин, поступайте как знаете. Только дозвольте мне похоронить мужа по христианскому обычаю. И прошу вас, отпишите и чабанам.

— Каким чабанам?

— Чабанам Липана, которые гнали его овец. Не может того быть, чтобы они не знали про продажу, если на самом деле овец продали.

— А ты полагаешь, что не было продажи? И что те двое убили его, чтобы завладеть овцами?

— Я этого не говорила, господин. Я сказала, чтобы вы отписали чабанам. Не могло того быть, чтобы хозяин так просто бросил их, не заплатив жалованья, не угостив, как водится у нас в горах.

— Верно говоришь. Пошлем запрос. И я полагаю, что было бы не худо, если бы и ты поехала с нами на ту сторону и присутствовала при допросе Богзы и Куцуя.

— Поеду, отчего же не ехать, — согласилась Витория. — У меня там дело к одной товарке, купеческой жене. Хочу позвать ее на похороны, когда мы отвезем эти кости в деревню на вечное успокоение. И подобает мне позвать и тех двух хуторян с женами.

— Как так? Я собираюсь допросить их, а ты приглашаешь на поминки?

— Отчего ж не пригласить? Позову как добрых христиан и на похороны и на поминки. Зла на них не держу, господь еще не открыл их вины. Мало ли что болтают люди! Вот и жена Куцуя говорит, что у Богзы дурные сны, что бормочет во сне. Вы — власть, вы вольны их допрашивать, а я только и могу, что устроить похороны и справить все, как велит обиход. Так что позову их, отчего не позвать. Я и тебя, господин, хочу позвать, не прогневайся. Вот они и будут под твоим взглядом.

Господин Анастасе Балмез задумчиво покачал головой. Женщина была и тут права, только признать это он считал ниже своего достоинства. Незаметное, неназойливое расследование казалось ему лучшим средством выявить и поймать преступников. Конечно, те двое хуторян не смогут отказаться приехать на похороны. Это и будет, что называется, очная ставка у тела убитого. Он попытался объяснить это женщине. Теперь ему казалось, что он наконец постиг ее — плутовка, и к тому же скрытная. Витория вряд ли знала, что такое очная ставка, но с улыбкой приняла решение представителя власти. Про себя она думала: пусть и господинчик в островерхой кэчуле разбирается в этом клубке слухов, предположений, темных козней, что нарастает в соседней долине, будто снежный ком. Хоть он и боярин, и такой чванливый, а она вместе с госпожой Марией запросто заткнут его за пояс вместе с доктором, Куцуем и Богзой да и с их женами в придачу.

Власти закончили осмотр, женщина опять покрыла потником кости и сменила свечу в фонаре. Она вздыхала и тихо причитала, но краем глаза неотступно следила за движениями этих чужих людей в черных одеждах, и ухо ее ловило каждое слово, произнесенное громко или шепотом.

XIV

В Сухе господин Анастасе Балмез начал дознание с проворством, которым по праву гордился. Он вызвал к себе двух хозяев для получения некоторых сведений и приготовился терпеливо и кротко слушать.

— А мне-то откуда знать, господин субпрефект? — ответил решительным и немного сердитым голосом человек с рассеченной губой. — Я знать ничего не могу.

— Чувствую и верю, уважаемый Богза, — успокаивающе говорил помощник префекта. — Человек ты с достатком, пользуешься уважением. Да вот должность у меня такая — приходится спрашивать. А твой долг — отвечать. Ведь с Дорны и до этих мест ты был вместе с Некифором Липаном. Вы вместе ехали, вместе ели. Верно ведь?

— Верно.

— А раз так, то соизволь ответить, где же вы расстались.

— Так пусть придет и Илие Куцуй и тоже скажет. Он был при этом.

— Я и его спрошу, не беспокойся. Мне нужно все знать как было, чтобы отыскать след убийцы. Ты что думаешь, могу я пошевелить хотя бы пальцем, покуда не уверюсь, кто злодей? Я не привык обижать людей зря. Так что сделай одолжение, вспомни, когда вы расстались, чтобы я мог ухватиться за ниточку.

— Какую ниточку?

— Ухватиться за ниточку, отыскать след, чтобы знать, с чего начать.

— Какой еще след? Вы уж меня, господин субпрефект, не обижайте зря, у меня и так забот немало. Я о смерти этого овцевода знать-то ничего не могу. Что же мне еще сказать, окромя того, что мы с Куцуем распрощались с ним, как только поднялись на макушку Стынишоары. Вот тогда-то он, увидев, какой еще путь перед ним до Молдовы-реки, а потом и дальше до самого Прута, махнул рукой и решил отказаться от овец. «У меня, мол, и так овец хватает в зимниках на Жижии. Накиньте за них, сколько накинули за первую сотню, да верните расходы — и по рукам. Дай вам бог прибытку. А я ворочусь домой», — вот какие его слова были.

— Так и сказал?

— В точности так.

— И вы ему выложили деньги?

— Выложили. Сотенными и тысячными бумагами.

Жена убитого смиренно сидела в уголке у печи, опустив голову, подпирая голову ладонями.

— Иначе и быть не могло, — тихо проговорила она, не шелохнувшись. — Покупатели отсчитали деньги. А тот третий, стоявший в сторонке, все видел.

— Какой еще третий? — нахмурился Богза.