Румянцев-Задунайский

Отнюдь не побуждаем я завистью к тем, кои моложе меня, но получили лишние знаки Высочайшей милости, а тем единственно оскорбляюсь, что не заключаюсь ли я в мыслях Вашего Величества меньше прочих достоин? Сим будучи терзаем, принял дерзновение, пав к священным стопам Вашего Императорского Величества, просить, ежели служба моя достойна Вашего благоволения и когда щедрота и Высокомонаршая милость ко мне не оскудевают, разрешить сие сомнение мое пожалованием меня в генерал-адъютанты Вашего Императорского Величества. Сие не будет никому в обиду, а я приму за верх моего счастья тем паче, что, находясь под особым покровительством Вашего Императорского Величества, удостоюсь принимать премудрые Ваши повеления и, вникая в оные, сделаюсь вяще способным к службе Вашему Императорскому Величеству и Отечеству».

Конечно, во всем этом есть риск быть неправильно понятым. Но риск оправдывает цель. Надо только постараться, чтобы это письмо попало в руки самой государыни, а не осело в канцелярии. И тут, наверное, опять не обойтись без прелестной тетушки графа Михаила…

На дорогу ушло три недели. Потемкин боялся, что придется задержаться в Москве у Мишиной матушки, но, к счастью, графини дома не оказалось: она находилась в это время в Петербурге. Так что в Москве только ночевали, а на другой день поехали дальше.

В Петербурге у Потемкина было много друзей и родственников, но он предпочел поехать сразу к Мишиной тетушке. Он желал сделать приятное своему юному другу и надеялся, что графиня Брюс это оценит.

Графиня Прасковья Александровна с врожденной своей непосредственностью зацеловала племянника, долго не выпускала его озябших рук, стараясь согреть их своим дыханием, чем привела его, угловатого, не привыкшего к такому обращению, в сильное смущение. Потемкин наблюдал за ними со стороны. Собственно, он пожирал глазами ее одну, с виду еще молодую, хорошенькую, женственную, и таял от мысли, что скоро, быть может, ему тоже придется принимать ласки от такой же вот прелестной женщины. В Петербурге у него была знакомая девица, но он не переписывался с ней и не знал, свободна ли еще она.

— А где матушка? — спросил молодой граф, осторожно освобождая свои руки.

— Ты же знаешь, она у нас никогда не останавливается.

Прасковья Александровна рассказала, как ее найти.

— Я, пожалуй, пойду.

— Соскучился по матушке?

— Я приду завтра, — не ответив на вопрос, пообещал племянник.

Он ушел, и Прасковья Александровна наконец-то занялась им, Потемкиным. Она стала расспрашивать о брате: здоров ли, собирается ли в отпуск и вообще как живет, чем занимается? У Потемкина были свои вопросы сгорая от желания поскорее задать их, он отвечал графине с торопливостью человека, не имеющего времени для пустых разговоров. Перейти от ответов к собственным вопросам Потемкину так и не пришлось: приехал со службы граф Яков Александрович, да не один, а со Стрекаловым, одним из секретарей императрицы. Товарищи по турецкой войне крепко обнялись, и на Потемкина снова посыпались вопросы, подобные тем, что уже задавала графиня. Затем все вместе, хозяева и гости, направились в столовую, где уже был накрыт обеденный стол.

— Вы приехали по поручению графа? — спросил Брюс.

— Я приехал в отпуск, — отвечал Потемкин. — Однако у меня есть письмо государыне, и я хотел бы, чтобы оно попало в собственные руки ее величества.

При этих словах Потемкин просительно посмотрел на графиню. Брюс, перехватив его взгляд, сказал, показав головой на Стрекалова:

— Я думаю, нашему другу сделать это проще.

Выражая готовность помочь делу, Стрекалов кивнул головой.

— Я не забываю услуг, мне оказываемых, — воссиял Потемкин. — Ваше высокородие, можете быть уверены в моем к вам искреннем расположении.

Он достал письмо и положил его перед Стрекаловым. Тот как-то небрежно, словно это была заурядная бумажка, какие во множестве проходят через его руки, сунул письмо в карман, сказав, что постарается если не сегодня, то завтра утром встретиться с государыней.