Румянцев-Задунайский

— Тогда выпьем. Иван, подай нам ракию да квасу холодного, чтобы запить эту дрянь.

— Квасу нету, ваше высокоблагородие.

— А ты найди.

— Где найти? Во всем лагере нету.

— Вот похожу палкой по ушам, чтобы меньше разговаривал! Постой, куда побежал? Принеси сначала выпить и закусить.

Денщик накрыл низенький столик, придвинул его к оттоманке, чтобы его высокоблагородию удобно было откушать не вставая, после чего побежал искать квасу.

Ракия молодому графу не понравилась. По крепости она походила на русскую водку, но уж слишком была вонюча.

Потемкин от выпитого стакана даже не поморщился. Закусил соленым огурцом, посмотрел изучающим взглядом на гостя и вдруг спросил:

— О доме соскучился?

— Соскучился, Григорий Александрович, — чистосердечно признался граф.

— Хочешь поехать?

— Куда?

— В Москву, в. Петербург. К маме, тетушке твоей Прасковье Александровне.

— А батюшка отпустит?

— Со мной отпустит.

«Неужели тоже хочет ретироваться, как другие? — с обидой подумал граф. — А батюшка, кажется, его ценил…»

Как бы угадав его мысли, Потемкин пояснил:

— Я только в отпуск. Отдохну немного и обратно. Может случиться, вместе вернемся.

— Если так, другое дело. Я готов. Только батюшка отпустил бы.

— Отпустит. — Потемкин спустил наконец ноги на пол, сел. — Выпьем за сей уговор. Впрочем, нет. Пить больше не можно. Пойдем к фельдмаршалу.

Он сорвал с головы чепчик, швырнул его на пол, стремительно подошел к противоположной стене, толкнул прикрытую ширмой потаенную дверь, крикнул:

— Цирюльника ко мне!

Он умел жить, этот Потемкин. У фельдмаршала потаенных дверей не было, и оттоманки тоже не было, и низенького столика для угощений… У фельдмаршала все было просто, по-солдатски. А здесь, в жилище Потемкина, все было необычно.

С улицы с огромным глиняным кувшином появился запыхавшийся денщик.

— Ваше высокоблагородие, квасу!..

— Сам давись квасом. Мне мундир, шпагу и все прочее!

Не прошло и получаса, как поднялся с оттоманки Потемкин, и вот он уже стоял посередине комнаты, в новом мундире, выбритый, напудренный, подтянутый, веселый — такой, словно не было шестинедельного ничегонеделанья, а была жизнь, которой радовался. Улыбка так и играла на его лице.

— Вперед, граф! И горе тому, кто попытается нас задержать!

До главной квартиры они доехали в крытой коляске. Фельдмаршал был у себя, но к нему никого не пускали.

— Его сиятельство занят и принять сегодня не может, — твердо сказал Потемкину дежурный адъютант.

— Но у меня рапорт.

— Оставьте у меня, я передам, как только граф освободится.

Потемкин продолжал настаивать:

— Я прошу доложить. Если фельдмаршал не сможет принять меня, то, быть может, он найдет время для своего сына?

Дежурный адъютант посмотрел на молодого графа, совершенно растерявшегося, сбитого с толку нахальным поведением Потемкина, покачал головой и пошел докладывать.

— Все будет хорошо, не унывай, — кивнул Потемкин молодому Румянцеву.

Граф промолчал. Ему не нравилась вся эта затея. Зачем в самом деле рваться к отцу, когда он занят? Можно прийти в другой раз. Да и дело, которое они к нему имеют, не столь важное, успеется…

— Его сиятельство просит зайти, — доложил дежурный адъютант, вернувшись в приемную.

Потемкин сделал графу Михаилу знак, чтобы не отставал, и твердым шагом последовал в кабинет фельдмаршала.

Граф Михаил не видел отца с момента возвращения из-за Дуная. Сильно же изменился он за это время! Лицо пожелтело, щеки слегка обвисли, под глазами мешки. Постарел… Очень постарел. Михаил хотел рапортовать, как это сделал Потемкин, но отец опередил его, обхватил руками за плечи, притянул к себе. Не ожидавший от сурового родителя такой ласки, он чуть было не расплакался от прилива чувств.

— Ну вот… — нахмурился Румянцев-старший, смущенный выразившимся на его лице чувством. — Мне говорили, что ты настоящий солдат, а ты все еще ребенок.

Оставив сына, он обратился к Потемкину, стал расспрашивать его о состоянии вверенного ему корпуса. В последнее время пребывавший в меланхолии и имевший главным занятием игру в подкидного дурачка, тот плохо представлял, что делалось в войсках, поэтому ему пришлось положиться на свою фантазию. Врал он так искусно, что граф Михаил, прислушавшись к разговору, был просто поражен: так мог врать далеко не каждый. Впрочем, Румянцев-старший сам уловил фальшь. Нахмурившись, ой знаком заставил его замолчать и отошел к окну с видом недовольным, хмурым.

За окном падали и тотчас таяли на земле редкие хлопья снега. Вчера был дождь, а сегодня уже снег. Теперь хорошей погоды не жди, теперь жди зиму.

— Ничего так не разлагает армию, как неудачи, — тихо, словно для себя только, промолвил фельдмаршал.