– Если люди вокруг об этом узнают, то ты станешь окончательным изгоем общества. Подобные вещи не принято выносить за пределы семейного круга. Хотя ты отчего-то решила, что совершенно посторонняя девица сможет понять тебя лучше, чем родная мать.
– Ты была занята, – тут же вставила слово Келен. – Я не хотела беспокоить…
– Не вешай мне лапшу на уши! Плевать ты хотела на меня и мое эмоциональное состояние! В семье принято делиться, Келен, и все равно, какая за этим последует реакция. Ты обязана рассказывать своей семье все!
– Но ведь и ты не говорила мне о своих походах к психиатру…
– Замолчи, маленькая дура! К
Келен замолчала, как ей велели. Замолчала и продолжила стоять на месте, в душе готовая собрать вещи прямо сейчас же и уехать как можно дальше. Почему она всюду и кругом оказывалась должной? Семье все подавай на блюдечке с золотой каемочкой, Воскресшим – и того больше; учителям, знакомым, пассажирам автобусов, бомжам на улице – они все чего-то от нее хотели, ждали, гневно разинув рты, пока она точно разберется, чего и сколько. Но как же обратная сторона? Кто из них чувствовал должным себя по отношению к ней?
– Ты никуда не пойдешь, – отрезала миссис Фаэр. – Строя из себя несчастную жертву трагедии, не жди, что тебя все кинутся жалеть! Тебе всего пятнадцать лет, никаких страданий ты и чувствовать-то по-настоящему не можешь, это мое мнение, если хочешь знать. Более того за этими якобы страданиями ты пытаешься укрыться от работы по дому, учебы и какого-либо развития. Ты ленива, угрюма и не следишь за собой как всякая нормальная девочка. С тобой не пытаются познакомиться парни, ты ничего не умеешь, кроме как пачками пожирать шоколад. И верить в эти твои голоса я не собираюсь ни при каких условиях.
Миссис Фаэр закончила и указательным жестом продемонстрировала Келен проход на лестницу.
– Ступай к себе. Видеть тебя не могу.
Келен спорить было недосуг. Закрыв за собой дверь своей комнаты, она опустилась на линолеумный пол в полном упадке сил. Миссис Фаэр, вся в страшном волнении, забыла пригласить ее ужинать, а сама девочка ни за что не попросила бы об этом именно сейчас.
Она сидела, подпирая спиной дверь, напротив окна, стола, стула и кровати. Шкафа, зеркала, корзины и всякого мелкого мусора, валявшегося по углам. На улице стоял поздний вечер, хотя по факту было лишь семь часов. Келен оцепенело всматривалась в густую черноту. Ей вдруг пришло в голову, как здорово было бы иметь собаку, с которой нужно гулять, пусть даже вокруг их крохотной лужайки. Стены дома всегда действовали на Келен таким образом, что она не могла в них соображать. Ее отвлекали скрип половиц, бульканье труб, звук спуска воды в унитазе, монотонный бубнеж телевизора и ультразвуковой писк микроволновки. Когда же ничего из этого не было слышно, внимание девочки приковывала сама комната. Она затягивала своей серостью, как очень унылая картинка, которую, однако же, хотелось долго рассматривать. Келен понимала это уже давно, даже пыталась оживить сей мертвый пейзаж плакатами или цветами. Первые не одобряла миссис Фаэр, вторые быстро дохли, их тоже поглощал притягательный марсианский пейзаж спальни Келен. И сейчас она совершенно не могла оторваться от него, по очереди перебирая предметы, которые не должны были мешать статусу скучной Серой Комнаты. Ноутбук на столе, синяя гелиевая ручка под столом, комочки пыли, настенный светильник над кроватью в форме облачка, мумифицированный жук, которого Келен никак не могла выкинуть в окно, плед, одеяло, подушка…
– Объясните мне одну-единственную вещь. – Келен закрыла глаза, отгораживаясь от созерцания своей комнаты. – Я позвала вас сама первый раз за все время. Обычно этого делать, конечно, не надо, потому что вы вьетесь рядом как мухи, но отчего-то сейчас, именно когда вы по-настоящему понадобились мне, ни один из вас не ответил. Удивительный фокус, скажите, как вам это удается?
– Дженни сказала, что у меня глюки, и вы – ненастоящие.
– И я верю ей больше, чем вам.
– Что прикажете мне делать?