Руководящие идеи русской жизни

Но мало нам и одной внутренней работы, ибо с ней неразрывна внешняя политика, жизнь мировая. Кто, например, понесет труд и капитал в копи Сахалина или в рыбные промыслы Охотского моря, когда там владычицей стала не Россия, а Япония? Для задач внутреннего развития, таким образом, нужна международная сила страны, а, стало быть, и сила военная. Все в жизни народа переплетено вместе. Без силы военной немыслимо богатство, а без богатства не создашь военной силы. Но и богатство, и внешне грозная военная сила бесплодны без силы духовной, умственной, нравственной. Без этого будут и армии разбиты, и флоты потонут, и крепости сдадутся… Возрождение страны может идти только совместно по всем отраслям, и притом достаточно быстро. Не успеть вовремя встать на ноги это практически было бы все равно, что и не пытаться встать, ибо тот, кто опоздает развить силы для достойного мирового существования, не получит на пиру преуспевших даже и обглоданных костей.

Не ясно ли, что огромное национальное дело, кроме напряжения всех сил народа, требует силы и мудрости государственной организации, и вопрос об учреждениях поднимается во весь рост.

Таковы ли они теперь, чтобы обеспечить энергическую и разумную работу нации? Нам надоело перестраивать учреждения, мы разочаровались в своей способности поставить их хорошо… Но что же делать, если без них нельзя успешно вести национальную работу? Устали мы или нет, надоела ли нам мысль о реформе, а приходится подумать и потрудиться устроить учреждения так, чтобы при них можно было энергически работать. Иначе мы ничего не достигнем. Приходится понять, что реформа нам все еще нужна.

В разброде

Еще сравнительно недавно, лет 20 назад, в России и понимали, и говорили, что у нас «нет партий». Было разнообразие мнений, были различные «направления», но собственно «партий», замкнувшихся, определенно действующих, не было, и если они проявлялись в публицистике, то совершенно отсутствовали в государственном действии, которое было в принципе поставлено на почву «общенационального блага» или «справедливости», что, в сущности, почти одно и то же. Этот принцип нередко нарушался, еще чаще не выдерживался под влиянием действия разных мелких категорий, но в общем как правило, как мерило государственного долга, действовала именно идея справедливости и национального блага. Одним из последствий этого было национальное единение, чувство патриотизма, общее преклонение пред благом родины.

Все это исчезло в настоящее время до поразительности, до позора. Слово «патриот» бросается как ироническое или ругательное. О родине почти заикнуться нельзя, и самое существование национального интереса для множества «партийных» людей сделалось мифическим, будто бы выдуманным какими-то реакционерами.

В наше время Некрасов (поэт), прежде считавшийся «радикалом» и «революционером», явился бы каким-то «черносотенцем», величайшим «реакционером», способным в задушевнейшие минуты говорить:

Родина Мать, я душою смирился,
Любящим сыном к тебе возвратился —
Сколько б на нивах бесплодных твоих
Даром не сгибнуло сил молодых[74].

Или восклицать в минуту раскаяния:

За каплю крови, общую с народом
Мои грехи, о Родина! прости!..[75]

Кто способен нынче к таким реакционным помышлениям о родине, о какой-то крови, общей с народом? Дубровин, Восторгов или еще более страшные чудовища «реакции»? А что бы нынче сказали о многих лучших очерках Глеба Успенского, вроде описания богомолий, значения Евангелия и церковного обихода для жизни народа? Чистейшая «реакция»!..

Далеко мы шагнули в той «дифференциации», которая по Спенсеру сопровождает «прогресс», так далеко, что уж ровно ничего «интегрирующего», соединяющего людей в одно гармоническое целое не осталось ни в сознании, ни в действиях.

И превратилась русская жизнь в вавилонское столпотворение. Все разбились, везде партии, везде фракции, везде разделение и вражда. Независимости мнения и действия не только не понимают сами, но не позволяют другим, и если находится человек или орган печати, стоящий на почве не партийной, а общей, национальной пользы, то против него поднимутся все партии, все фракции, и в этом общем стремлении съесть того, кто осмеливается быть внепартийным, проявляется ныне единственно возможное «объединение» их.