Руководящие идеи русской жизни

Не таков был Достоевский. Его требования от жизни были высоки, его идеалы захватывали почти недостижимое совершенство. Но ни в свои, ни в наши дни он, не отрешаясь ни на йоту от своей тонкой требовательности, не признал бы законченности отчаяния. Дело в том, что он верил в личность, а потому и в народ, — так же, как верили те самые пророки Израиля, которые не находили слов для изображения гнусности его упадка. Негодование на упадок тесно связано с верой в высоту личности. Душа — Божественна. Она может сатанински падать, но в самом глубоком падении кроет задатки сил для воскресения. Достоевский чрезвычайно любил отыскивать именно искры золота в навозной куче падшего человека. Во всем мире нет и не было художника, кроме великих живописателей житий святых, который был бы сходен с Достоевским в постоянном отыскивании искорок святости в падшем человеке. Это черта глубоко христианская. И то обстоятельство, что художник, столь глубоко проникнутый христианской психологической сознательностью, был порожден нашей безверной, отрицательной интеллигенцией, а потом, поднявшись орлом над ее омраченным сознанием, все-таки не перестал быть ее кровным сочленом, — самый этот факт дает надежду на возможность воскресения нашей интеллигенции. Совершив тот же подвиг, какой характеризует Достоевского, она, быть может, еще станет орудием великих судеб России. Мечта ли это? Во всяком случае, не везде действительное безверие, где сознание не находит формулы алканиям души. Не везде действительная вера, где имеется внешняя формула веры. Не везде святость, где нет внешних проявлений греха, и не везде погибель, где много тягчайших грехов. Нет художника, который бы лучше Достоевского все это видел и изображал. Эта основная черта творчества Достоевского, черта в то же время глубоко русская, и — как ни странно это — глубоко «интеллигентная», — эта черта придает художеству Достоевского величайшую современность. Он захватывал и захватывает по преимуществу не те души, которые достигли христианской высоты, не те, которые погрязли безвыходно в пошлости, а именно те слои людей, в которых еще происходит борьба погибающей души за свое духовное существование. А тон эволюции России дают души именно этой категории.

Стоит окинуть взглядом последние два века, и как решить: имеешь ли перед собой народ погибающий или идущий к великой жизни? Беспримерная ли это в истории бессодержательность или нечто невиданно великое, имеющее обновить мир? Достоевский верил в последнее и, охватывая взором борьбу добра и зла в русской личности, стал истолкователем психологической стороны нашей новейшей истории. Его анализ русской «всечеловечности», значения Пушкина, разбор личностей Алеко, Татьяны[71] и т. д. — это целая философия истории нашей интеллигенции, связанной с судьбами Русского народа. И потому-то так непобедимо захватывает Достоевский внимание человека интеллигенции. Он обличает его, мучит его беспощадным анализом его души, но открывает ему также и пути славного воскресения. Достоевский лично думал даже, что Россия достигнет невиданного миром падения и развращения и только после этого восстанет в идеальной чистоте…

Исполнится ли вторая часть предсказаний пророка — покажет будущее. Воскреснет ли целостная Россия или — как было в древних пророчествах — «спасется только остаток Израиля»? Это увидит тот, кто доживет. Но путь к спасению в подвиге самоотвержения, в отречении от самовлюбленности, в слиянии с народно-христианским идеалом, этот путь Достоевский показывает с силой, какой никто другой не проявил. Он был и остается теперь, тридцать лет по кончине, все тем же пророком интеллигенции, которого она может проклинать и побивать камнями, но от влияния которого не в состоянии освободиться. И дай Бог, чтобы подольше и посильнее жило это влияние, больно прижигая, но и излечивая язвы нашей интеллигентной души.

Праздник русского просвещения

8 ноября 1911 года исполняется 200-летие незабвенной памяти Михаила Васильевича Ломоносова — два века со дня его рождения.

Родная история как будто нарочно приберегла к нашему сбившемуся с пути времени всевозможные напоминания о русском гении, русской доблести, русском самосознании и любви к отечеству, обо всем, что создает великую нацию и государство. Среди этих исторических воспоминаний с особой яркостью светится облик великого первоначальника русского просвещения.

Излишне, конечно, говорить об обстоятельствах его жизни. Всякий школьник давно знает о том,

Как архангельский мужик,
По своей и Божьей воле
Стал разумен и велик[72].

Не один он выдвигался тогда так необычно.