Рукотворный рай

–Прощай, – она вытерла старушечьи глаза от слез, Егорка поблагодарил её и ушел, не оглядываясь, потупив взгляд, пошлепав по лужам, по чьим-то следам.

–Прощай, – крикнула старуха ему в след.

Егорка так и не узнал, что старушка умерла через несколько месяцев, а перед этим сильно затосковала по родным. Почуяв смерть, она легла на кровать, сложила накрест руки и торжественно произнесла:

–Встречайте меня, мои сыночки, – и испустила дух.

Тем временем, как старуха отпустила сиротку, прошло три дня.

Туманом затянуло весь город. Не было видно ни людей, ни лошадей с телегами на расстоянии и десяти шагов.

Спасшийся Егорка вернулся на вокзал, на то самое место, где встретил злую пассажирку вагона, то было одно из самых многолюдных мест в городе, и бандитские шайки беспризорников не решались попадаться на глаза такому большому количеству народу.

В мешочке, который он теперь никогда не сминал с плеча, и который, казалось, врос в него, оставалось лишь два маленьких кусочка сухаря и крошки, которые он иногда вынимал и смаковал. Крохи представляли собой свалявшиеся грязные комочки, черствые, и иногда заплесневевшие.

Денег у него было в достатке – целая копейка, припасенная им на особый случай, которую он ни тратил, ни при каких условиях и берег, как собственную жизнь.

Хотя каждый день, для него мог стать особым, и «черным», он все же не тратил свои деньги, так мог их никогда и не потратить, умерев от острого воспаления или заворота кишок.

Черным днем, по его мнению, должен был стать чернейший из всех, когда-либо, случившихся с ним.

Осень вступала в свой разгар, близилась зима. Чудно, когда на землю тихо опускаются листья. Эта пора напоминает нечто необычайно важное, торжественное, явившееся неким переломным моментов в жизни людей.

Сам Егорка, в силу своего малого возраста не мог описать словами свои осенние чувства, свое настроение, но в памяти его, пятнами всплывали размытые, но все же ясные воспоминания о пройденных днях, он научился различать людей ,сделался более недоверчивым и опасливым.

Воспоминания эти, словно эхо долетали до его сердца, заставляли его, то сжиматься, то разжиматься, а затем, разбиваясь на миллионы искр, затухали в тишине.

Настроение его играло, словно неведомый музыкант исполнял на нем самую грустную симфонию. Мальчик никогда не слышал инструментальной музыки, лишь песни и пляски по праздникам, гармонь и балалайку, которая в ту пору была редкостью. Музыка заставляла его улыбаться, он любил петь, исполнять частушки, которые выманивали из случайных прохожих хоть и небольшую, но все же кроху съестного.

Денег никто не давал, единственную копеечку Егорка нашел в грязной лужице, которая немного подсохла и оголила краешек монетки.

Прошел дождь, Егорка переждал его под крышей вокзала.

–Подайте хлебушка беспризорнику, кушать хочу, а я песню вам спою! Подайте, не дайте с голоду умереть, – обратился мальчик к женщине опрятной и миловидной, все также протянув худую руку.

–Нет у меня ничего, сама голодна, бог с тобой, – устало ответила она.

Рядом прошел мужчина, даже не взглянув на попрошайку, когда тот кинулся ему под ноги, моля о куске хлеба.

–Подайте копеечку дяденька, три дня не ел, во рту ни крохи не держал! Не дайте сиротке с голоду умереть! – ответа не последовало, прохожий посторонился и исчез.

"И ворона вкусная

И свекла не вкусная,

Ой, дай-ка мне краюху,

Чтоб жизнь была не грустная!"

Запел мальчик.

–Подайте на хлебушек копеечку, товарищи, нищему, голодному, холодному, крошку хрустящую, копеечку полкопеечки, полкрошечки, кому не жалко и кому меня жалко! – Егорка бегал от прохожего к прохожему.

В шагах десяти от него стояло две странных (если внимательно присмотреться) личности мужского пола, непримечательные мужчины средних лет, ничем не выделяющиеся, которые чего-то ждали.

–Вы что встали, рты разинули? В сторону сойдите, пройти дайте! – сорвалась на них проходящая мимо женщина цыганской внешности, хромая на левую ногу, с черными усами, с широким и тазом, готовая им же растолкать всех вставших у неё на пути.

В руке она несла довольно большой кулек, с пожитками и барахлом, спеша, направлялась к поезду.

Мужчины промолчали, слегка презрительно поморщившись, стараясь скрыть свое молчаливое негодование, но сохранить при этом душевное спокойствие, которому вот-вот должен был прийти худой конец.

Выражение их лиц довольно демонстративно высказывало презрительное пренебрежение ко всему. Они вели себя безучастно, о чет-то шептались и переговаривались, спорили.