Руфь

— Вы ошибаетесь, сэр. Мое знакомство с этим разрядом грешниц вовсе не так коротко, чтобы я мог знать по опыту, как с ними обращаются. Но судя по тому, что я видел, я утверждаю: к ним снисходительны настолько, насколько они того заслуживают. Вы полагаете, это не так? Я знаю, что сейчас полно хилых сердобольцев, которые обращают все свое сочувствие на преступников, так почему же вы не выбрали одного из них. Он помог бы вам в вашей задаче — отмыть черное добела. Зачем же вы избрали меня для вашего обмана и ввели в мой дом вашу протеже? Зачем было подвергать риску заразы моих невинных детей? Отвечайте! — продолжал мистер Брэдшоу, топая ногой. — Как осмелились вы войти в этот дом, где на вас смотрели как на пастыря церкви, с ложью в устах? Как вы смели выбрать именно меня, чтобы одурачить, обмануть, сделать посмешищем целого города? Чтобы на меня указывали пальцами как на человека, взявшего погибшую женщину к себе в дом учить своих дочерей?

— Я признаю, что с моей стороны это было дурно и бессовестно…

— Да, поневоле приходится признать, когда уже все открылось! Заслуга в этом, я думаю, невелика.

— Сэр, я не гонюсь за заслугой! Я принимаю позор на себя. Но я не выбирал вас. Вы сами обратились ко мне с предложением взять Руфь гувернанткой ваших детей.

— Ах вот как!

— Искушение было сильно… Нет, я не так выразился. Искушение было выше моих сил, потому что это открывало ей возможность быть полезной.

— Перестаньте, я не хочу этого слышать! — воскликнул мистер Брэдшоу. — Невыносимо! Полезность, видите ли, состояла в том, чтобы заразить моих невинных девочек!

— Бог свидетель, если бы я полагал, что есть какая-то опасность, то я бы скорее умер, чем дозволил ей войти в ваше семейство. Мистер Брэдшоу, вы верите мне, не правда ли? — со всей серьезностью спросил мистер Бенсон.

— Согласитесь, что я теперь имею право сомневаться во всех ваших словах, — холодно и презрительно ответил мистер Брэдшоу.

— Я заслужил это, — согласился мистер Бенсон. — Но я буду говорить не о себе, а о Руфи. Конечно, сэр, цель, к которой я стремился, была благая, хотя средства, выбранные мной, были дурными. Но вы не можете сказать, что общение с Руфью повредило вашим детям. Она жила в моем семействе, под нашим наблюдением в течение года, даже больше. Она могла заблуждаться — все мы люди, — но заблуждения ее были простительны. И мы не подметили в ней никаких признаков развращенности и отсутствия совести. Она казалась и была милой молодой девушкой, которую совратили с прямого пути, прежде чем она успела понять, что такое жизнь.

— И самые развратные женщины были в свое время невинными, — с суровым презрением парировал мистер Брэдшоу.

— Ах, мистер Брэдшоу, Руфь не развратна, и вы это прекрасно знаете. Вы встречались с ней ежедневно в течение стольких лет, и вы не могли не сознавать этого!

Мистер Бенсон затаил дыхание, ожидая ответа мистера Брэдшоу. Спокойствие и самообладание, которые пастору так долго удавалось сохранять, теперь исчезли.

— Я встречался с ней ежедневно, но я не знал ее. Если бы я знал, что она падшая и развратная, я не позволил бы ей появляться в моем доме и общаться с моими чистыми детьми.

— Молю Бога дать мне силы убедить вас в истине Господней, что не всякая падшая женщина развратна. Что многие — а сколько этих многих, день Страшного суда откроет людям, отталкивавшим от себя на земле эти бедные, наболевшие, кающиеся сердца, — что многие алчут и жаждут случая возвратиться к добродетели, жаждут помощи, которой никто им не подает, — той милостивой помощи, которую Иисус подал некогда Марии Магдалине…

Мистер Бенсон тяжело дышал, говоря это.

— Довольно, довольно, мистер Бенсон, избавьте меня от таких мерзких речей. Общество решило, как следует обращаться с подобными женщинами, и вы можете положиться на него: у людей достаточно житейской мудрости, и в конечном итоге они всегда оказываются правы. Никто не смеет нарушать правила общественной морали, не приобретая при этом горба в виде лжи и обмана.

— Вместе с Христом я восстаю против общественной морали! — торжественно провозгласил мистер Бенсон, игнорируя намек на себя. — К чему она привела нас? Можем ли мы сделаться намного хуже, чем теперь?

— Будьте любезны, говорите только за себя.

— Не пора ли нам изменить многое в нашем образе мыслей и в поступках? Как перед Богом говорю, что если я верю хоть в одну человеческую истину, так именно в ту, что всякой женщине, согрешившей, подобно Руфи, надо дать возможность исправиться. И без презрения и высокомерия, но так, как учил нас Христос.

— То есть ввести ее в дом друга под чужим именем?

— Я не говорю о случае с Руфью, тут я сознался в своем заблуждении. Я не говорю ни о каком отдельном случае, а только заявляю свое твердое убеждение, что никого из падших не следует втаптывать в грязь, отнимая всякую надежду на спасение. Воля Господня состоит в том, чтобы на падших женщин мы смотрели как на своих ближних, а не отталкивали их от себя и не считали бы их безвозвратно погибшими. Такова воля Божия, и да пребудет она вовеки!