Второй нуреевский сезон после бурного «Лебединого озера» прошел в относительном спокойствии. Как хореограф Рудольф представил только три свои постановки: кроме «Лебединого…», «Ромео и Джульетту» и «Вашингтонскую площадь» (последняя была признана провалом всеми, в том числе и им самим).
В остальном Рудольф придерживался равномерного баланса между классикой (Бежар, Тюдор, Баланчин) и современностью (Дэвид Бинтли и Руди ван Данциг). В 1984 году он обратился с предложением к американке Люсинде Чайлдс, которая создала для Оперы «Первую грозу» (вот уж название-предвестник…).
Как танцовщик Нуреев был представлен на сцене значительно меньше, что благотворно повлияло на снижение напряженности в труппе. Он больше никогда не танцевал премьерные спектакли и в общей сложности был занят только 25 вечеров. Но лишь один он знал
Рудольф все чаще чувствовал слабость, ни с того ни с сего у него поднималась температура, из-за этого в апреле 1985 года он кое-как дотанцевал «Ромео…» во Дворце Конгрессов… В довершение всего он вынужден был отменить одно из двух представлений «Жизели» и срочно звонить Барышникову, чтобы тот его подменил.
«Для меня самое сложное уже позади, – предпочитал он думать в июне 1985 года, когда жестокая „простуда“, как констатировал журналист из „Монда“, заставила его сидеть дома буквально за несколько дней до премьеры „Вашингтонской площади“ – Конфликты с артистами разрешены по всеобщему согласию. Теперь я лучше знаю театр и отказываюсь от некоторых реформ. Раньше я и понятия не имел, как это назначение отразится на моей жизни… Я слишком поспешно влетел в сюрреалистическую вселенную Оперы. Долгое время я работал без секретаря, без кабинета, без телефона, без стула… В Опере свои ритуалы; такое впечатление, что администрация пронизывает все насквозь. Неповоротливость машины влечет зависимость, немыслимую в нормальной компании…»43.
После двух лет, проведенных на посту руководителя, Нуреев научился противостоять микросоциуму, который, в свою очередь, научился «принимать этого трудоголика, имевшего поистине разрушительную страсть к танцу, что не так-то легко понять, когда вам восемнадцать – двадцать лет», – сказала уже в наши дни Мари-Клод Пьетрагалла, выразив всеобщее мнение44.
Глава 16
Парижская опера, акт второй
Третий сезон Рудольф начал с исполнения своего обещания: снова включить в афишу «Лебединое озеро» Бурмейстера. И он одержал победу путем голосования: не было никого в защиту несчастного шута, каким казался принц в сравнении с версией самого Нуреева.
Благодаря «Лебединому…» родились еще две звезды: Изабель Герен и Лоран Илер, танцевавшие вместе 2 ноября 1985 года. Как и в случае с Сильви Гиллем, Рудольф объявил их звездами на сцене, перед публикой, имевшей удовольствие разделить этот счастливый момент.
В третьем сезоне Рудольф танцевал мало (всего семь раз в Париже, в «Щелкунчике» и «Вашингтонской площади»), что же касается новых постановок, то он добился возвращения Мерса Каннингема с обновленной версией балета «День или два», а также заказал свежую постановку молодому французскому хореографу Доминику Багуэ («Фантазия Семпличе») и мировую премьеру Морису Бежару.
Именно с Бежаром и разразилась самая громкая ссора хореографов, когда-либо происходившая во Франции.
24 марта 1986 года в Опере состоялась премьера первого из «Бежаровских вечеров». Программа состояла из трех его балетов: знаменитой «Весны священной», маленькой «Сонаты для троих» (по «Закрытым дверям» Ж.-П. Сартра, который, к слову, приходил на репетиции в Оперу) и нового балета «Арепо»1.
Слово «Арепо» наоборот читается «Опера», и Бежар немало постарался, чтобы посредством своего произведения высмеять зависть и угодничество, царившие за кулисами. По окончании спектакля, встретившего восторженный прием, Морис Бежар вышел на поклоны, взял микрофон и объявил: «От всего сердца благодарю дирекцию балетной труппы, которая позволила мне сегодня объявить о рождении двух новых звезд – Эрика Вю-Ана и Манюэля Легри». Публика начала бурно приветствовать номинантов, а они, остолбеневшие от такой новости, бросились обнимать друг друга. Единственная проблема была в том, что никто в Опере не принимал такого решения. Вю-Ан и Легри были всего лишь «исполнителями второстепенных ролей», и дирекция вовсе не собиралась их повышать! За кулисами Нуреев, задыхаясь от гнева, прохрипел: «Первоапрельская шутка!» Занавес опустился, и на сцене воцарилась мертвая тишина.