Рубикон. Триумф и трагедия Римской республики

Иногда Цицерон испытывал сильнейшее желание согласиться с подобным образом жизни. Он вполне был способен признать, что «выставление своей кандидатуры на выборах и борьба за магистратуру могут оказаться ужасным делом».[101] Неизвестно, был ли его надлом только физическим, однако он сохранил пламенную уверенность в том, что общественная жизнь идеальна по своей природе. Оставив Афины, он пересек Эгейское море и высадился в Азии. Там он встретил Рутилия Руфа, старинного врага публиканов, все еще находившегося в изгнании спустя пятнадцать лет после осуждения в самом скандальном процессе в истории римской юриспруденции. Судьба Рутилия представляла собой «предметный урок» на тему, насколько опасно придерживаться старинных ценностей, имея дело с хищными и жадными официальными лицами, и все же, невзирая на травлю, он не отчаялся и не разочаровался в Республике. Старик несколько дней развлекал своего гостя анекдотами о героических персонажах его юных лет, а потом отослал его далее — на остров Родос, к своему другу философу Посидонию. Общение с великим мудрецом оказалось не менее вдохновляющим, чем беседы с Рутилием. Посидоний не утратил ни йоты своей веры ни во всемирную роль Рима, ни в традиционные добродетели, которые вечный город мог сформулировать таким образом: «Суровая стойкость; бережливость; отсутствие привязанности к материальной собственности; религия, удивительная своей преданностью богам; честность в делах; внимание и забота о справедливости при ведении дел с другими людьми».[102] Список продолжался подобным образом. Цицерон, всегда мечтавший о принадлежности к самой традиционной разновидности римского героя, был в восторге. Разве может больное горло воспрепятствовать исполнению подобной судьбы? Благодаря удачному совпадению самая знаменитая ораторская клиника мира находилась тогда на Родосе. Содержавший ее ритор Мол он был типичным представителем новой породы профессоров, начавших подгонять свои курсы согласно потребностям прилетевших из Рима птиц высокого полета. Цицерон скоро занял место самого блестящего среди учеников Молона. Посоветовав ученику обратиться к более сдержанной манере речи, учитель, обратившись к театральному жесту отчаяния, провозгласил, что даже в области ораторской Рим теперь превзошел Грецию. Всегда падкий на лесть Цицерон был восхищен. «Итак, после двух лет я вернулся домой не только более опытным, — вспоминал он впоследствии, — но почти совсем новым человеком. Перенапряжение горла оставило меня, стиль мой сделался не столь лихорадочным, легкие мои окрепли — я даже набрал вес».[103]

Полностью восстановив силы и уверенность в себе, он возвратился к своей юридической практике на Форуме, где продолжал выступать в качестве защитника. Накапливались должным образом заработанные благодарности, суммировались признательности. Цицерон начал сокращать интервал, отделявший его от Гортензия. В то же самое время он набирал ход на курсусе. В возрасте тридцати лет, едва получив на то позволение закона, он был избран в квесторы, самый младший из правительственных чинов Римской Республики. Однако начало есть начало, и учитывая происхождение Цицерона оно было весьма впечатляющим. Провинциал из Арпины стал теперь не только магистратом римского народа, но и членом Сената. Его направили на Сицилию, и Цицерон провел там весь год, пытаясь воспользоваться советом Рутилия: заслужить уважение провинциалов и организовать корабельные поставки зерна в Рим. Блестящий молодой квестор, не страдавший избытком скромности, считал, что сограждане его ни о ком другом и не говорят. Но, высадившись на обратном пути в Путеолах, Цицерон с ужасом обнаружил, что никто даже не заметил его отсутствия. Однако привычным образом он скоро сумел истолковать случившееся в выгодном для себя свете:

«Теперь я полагаю, что случившееся более пошло мне скорее во благо, чем если бы меня встретили поздравлениями. Я понял, что римскому народу свойственна глухота, но глаза его остры и внимательны; поэтому я перестал беспокоиться о том, что люди могут услышать обо мне, но сделал так, чтобы люди могли видеть меня каждый день. Я жил целиком на виду у народа, я всегда находился на Форуме. Ни сон, ни привратник у двери моей никому не помешали увидеть меня».[104]

Для тех, кто находился на курсусе, внимание общества означало абсолютно все. Новому человеку приходилось буквально превозносить себя самого, иначе он рисковал остаться ничем. Урока этого Цицерон никогда не забудет.