Рубикон. Триумф и трагедия Римской республики

Цицерон, не отводивший от Катилины внимательного ока, явно стремился принимать эти поджигательские речи за чистую монету. Не окажется ли, гадал он, что после такой высшей почести, как звание консула, на его долю выпадет еще большая слава избавителя Республики от революции? Перспектива эта наполняла его смесью строгости и смутного восторга. Они с Катилиной, подкарауливая друг друга, были заинтересованы в повышении ставки, в том, чтобы по коже внимающих им бегали мурашки. И когда оба наконец сошлись в открытой схватке в доме Сената, Катилина позволил своему осуждению славолюбивого выскочки перерасти в фатальную браваду. «Вижу два тела, — заметил он, не утруждая себя загадочностью изложения, — одно тощее и с большой головой, а другое огромное, но безголовое. Так ли ужасно то, что я предлагаю себя телу, лишенному головы?»[156] В загадке Катилины под «большой головой» подразумевались собратья аристократы, и, конечно, она не вызвала у них восторга. Революция — облаченная в метафору или нет — не вызывала симпатий в доме Сената. Соответственно Катилина с внушительным отрывом проиграл и следующие выборы. Цицерон, патрулировавший Марсовы поля в день голосования, постарался пододеть под тогу панцирь, — причем так, чтобы голосующие заметили его. Едва результаты голосования были оглашены и стало известно о поражении Катилины, ростовщики немедленно слетелись терзать его труп.

Как и Цезарь в борьбе за сан великого понтифика, Катилина поставил все на один-единственный бросок. Он поставил на кон то, что сумеет изобразить двуликого Януса, являя один свой лик сенаторской и всаднической элите, а другой — беднякам, обездоленным и отягощенным долгами. Игра не удалась ему. Но если истеблишмент повернулся к Катилине спиной, этого отнюдь нельзя сказать о низах. Катилина пробудил в них надежды, куда более сильные и отчаянные, чем предполагал. Повсюду, в сельских краях, где жители начали вооружаться косами и ржавыми мечами, в Риме, где демонстрации то и дело грозили превратиться в бунт, даже в самом Сенате, где неудачники в великой игре за собственное продвижение оплакивали собственные долги и разочарования, разговоры о революции рассыпали свои искры. И там, где звучали безумные речи сии, находился Марк Целий. Почему? Может быть, долги молодого человека уже достигли такой величины, что он был готов рискнуть всеми перспективами легального продвижения ради участия в революции? Или его соблазняла сама атмосфера заговора, тайные перешептывания? А может, причиной стал его идеализм? Симпатии к делу Катилины явно пробуждали радикальные настроения во многих блестящих молодых людях. Общая напряженность вполне могла настроить отца против сына. Один из сенаторов предпочел убить собственного наследника, чем видеть его соучастником Катилины, невзирая на то, что молодой человек, подобно Целию был наделен «выдающимися талантами, начитан и пригож».[157] Даже Цицерон был вынужден признать, что Катилина умел привлечь на свою сторону многих прекрасных людей, «изображая перед ними нравственное рвение».[158] Поэтому Целий мог поддерживать его как из самых низменных побуждений, так и по самым возвышенным причинам, а, возможно, под воздействием и тех и других. Однако существует еще одно предположение, заключающееся в том, что Целий вообще не поддерживал Катилину. При всем своем упрямстве он вполне был способен на расчетливый цинизм. Быть может, тот просто был для своего покровителя ушами и глазами.

Цицерон, безусловно, нуждался в оказавшихся на нужном месте соглядатаях. После провала Катилины на выборах информация консула относительно грядущей революции становилась все более тревожной. Люди начинали требовать доказательств. И тут, когда нервозность была уже готова превратиться в насмешку, в дом Цицерона вдруг доставили целый пакет с письмами. В них излагались планы Катилины устроить всеобщее побоище. Обвинительные документы эти принес не кто иной, как сам Красе, объявивший, что они были переданы его привратнику «неизвестным человеком».[159] Когда Цицерон на следующее утро зачитал письма в Сенате, паника охватила весь город. Было объявлено чрезвычайное положение, и спасать Республику доверили Цицерону. Выдав обществу своего протеже, Красе удалился в тень. Читая описания этой невероятной истории, трудно не сделать вывод о том, что осенью 63 года Катилина не был единственным заговорщиком. Кем мог оказаться тот самый «неизвестный человек»? Нам известна только одна личность, тесно связанная с Цицероном, Крассом и Катилиной. Это Целий.