Розы и тернии

– Слышь, Марфа, ты не осоромись сегодня, погляди раз да и другой, чтоб все ладно было… В поставцах посуда перечищена ль?

– Блестит так, что хоть смотрись в нее! – похвастала Марфа Сидоровна.

– Полавошники-то сменила?

– Нет еще, да время терпит, сменю.

– Тебе все терпит! И выйдет так, что приедет гость, а на лавочках тряпицы грязные заместо полавошников лежат! Смени сейчас!

– Сменю, сменю, будь покоен.

– С тобою-то и быть спокойным! Положись на бабу, так осоромишься до того, что после стыдно будет людям на глаза показаться. На столы-то скатерти новые положила?

– Да где ж еще в такой ранний час все сделать?

– Смотри! Подведешь меня – тогда держись! – пригрозил боярин. – Ты так подстрой, чтоб Аленкиных рукоделий поболе в светелке было. Я нет-нет да в беседе Фоме Фомичу и покажу: «Вон, глянь, гость дорогой, и это – Аленушкина работа. Искусница она у меня!»

– Ладно, положу.

– А чем ты угощать гостя будешь?

– Да по тому глядя, как приедет – к обеду али позже.

– Ну, коли к обеду?

– Наперед всего пасочки отведать, да куличика, да ветчинки, да яичек…

– Ну, это мимо! Это вестимо, как водится. А обед-то самый?

– А впереди всего подать прикажу пирог с рыбкой, а потом пирога с капустой, после пирожка с говядиной, за пирогами – щи жирные, выпревшие изрядно, за щами – похлебочки, после сего осетринку отварную, гуська с капустой, бараний бок с кашкой гречневой, курочку выкормленную, оладьи, пирожки сладкие. Потом сласти: яблочки там, засахаренные, орешки в меду, пастил разных… Вот, кажись, обед ничего?

– Не так, чтобы очень.

– Чем не по нраву?

– Не не по нраву, подать можно, а только б не мешало бы снедей еще прибавить. Вон, ты рыбу-то всего один раз подашь.

– А в пироге?

– То пирог с рыбой, а не рыба. Опять же и баранины можно б еще иначе подать не токмо что с кашей, потом уточку бы еще… Ну да ладно, сойдет. Питий-то у нас довольно?

– За глаза!

– Ну, ин ладно.

Лука Максимович направился к двери.

– Куда же ты? Сбитеньку-то разве не будешь пить?

– До сбитня ль мне теперь! Гость скоро должен прибыть важнейший, а она со сбитнем! Эк дура баба!

И боярин вышел из комнаты, сердито хлопнув дверью.

Марфа Сидоровна недовольно покачала головой.

– Ну, уж и не дай бог гостей этаких принимать! – проворчала она.

Было уже недалеко до полудня, когда Лука Максимович покончил наконец со всеми хлопотами. Все было вымыто, выметено, вычищено, холопы одеты в кафтаны и рубахи почище да поновей – словом, все пришло в желанный для Шестунова вид.

«Ну, слава богу, управился! Теперь можно ждать спокойно!» – подумал Лука Максимович и тут только с испугом вспомнил, что он забыл самое важное – одеться самому в праздничный наряд: он как надел утром засаленный повседневный кафтан, так и оставался в нем и до сих пор.

– Егорка! Митька! Петька! – начал он не своим голосом сзывать холопей. – Черти! Где б напомнить боярину, что наряд сменить надо, а они и в ус не дуют! Тащите ферязь из объяри[8] травчатой и сапоги красные… Да живей, чтоб вам пусто было!

Холопы кинулись исполнять боярский приказ.

В это время в комнату вбежал один из выставленных на дороге дозорных.

– Едет! – крикнул он.

Лука Максимович заметался во все стороны.

– Так и знал! Как назло! Не успею! Не успею! Ферязь, черти! – завопил он.

Однако он успел, и, когда он, вспотевший, красный, выбежал на крыльцо встречать гостя, возок Фомы Фомича, запряженный несколькими лошадьми цугом, еще только что подъезжал к воротам двора.

XXXII. Дорогой гость

День был чисто весенний, и комнату, в которой обедали бояре, теперь, благодаря лившимся солнечным лучам, можно было назвать действительно светлицею.

Фома Фомич сидел в переднем углу, против него, по другую сторону стола, поместился Лука Максимович, старик Егор, стоя за спиной господина, «смотрел в стол и в стол сказывал», т. е. наблюдал, чтобы вовремя сменять яства, и давал знак другим прислужникам, которых в комнате находилось немало. Часто Шестунов слегка оборачивался к старику и делал ему таинственный знак; тот, в свою очередь, многозначительно взглядывал на холопей, и скоро в комнате появлялся поднос с кубками, наполненными заморским вином, и в таком порядке: от холопа к Егору, от Егора к Луке Максимовичу – достигал до гостя. Шестунов не просто передавал Фоме Фомичу кубок; он вставал, подходил к князю и с низким поклоном говорил: «Выкушай!» Тот отказывался, говорил, что ему невмоготу, что радушный хозяин его закормить и запоить хочет, и, наконец, после долгих уговариваний, соглашался, и то не просто, а с такой оговоркой:

– Без тебя и губ не помочу!

Тогда и Лука Максимович брал кубок, и бояре, промолвив, кланяясь друг другу: «Много лет здравствовать!» – осушали кубки, потом опять принимались за еду, чинно беседуя до нового приноса вина.