Рождение миров

Еще час осторожной ходьбы, и с очередного холма открылся потрясающий вид на огромный комплекс укреплений. Теперь я мог рассмотреть весь масштаб оборонительных рубежей Первохрама со стороны. Внешний периметр стен образовывал правильный восьмиугольник, со сторонами метров в пятьсот, высотой с трехэтажку и круглыми башнями через каждые полсотни метров. За первой линией стен проглядывала еще одна, а в глубине крепости последней надеждой возвышался и третий оборонительный периметр. Дорога с холма змеилась вниз, ныряла внутрь отдельно стоящего форта, триумфальной аркой нависающего над некогда оживленным трактом и прикрывающего доступ к главным воротам потенциальному противнику. Масштабно. Только на какую же армию всё это рассчитано? Что бы удержать такой комплекс, бойцов надо тысячами считать.

Дорога вильнула на девяносто градусов и повела нас между двух стен. Толково, в случае, если захватчики прорвутся, им придется преодолеть несколько сот метров под перекрестным огнем, теряя темп, людей и энтузиазм.

— Карл, знакомься, это моё царство — «Долина Первохрама». А с самим Первохрамом ты уже знаком. — ИскИн внезапно заговорил.

— Красиво. И масштабно. Паш, расскажи сначала, что со Стрельником случилось? Он умер?

— Нет, не умер. Твой друг в срыве.

— Что значит в срыве?

— Это значит, что его сознание сорвалась с биологического носителя, но это только полбеды. Действительно печально, что объект, к которому он привязан, попал в руки к очень плохим людям, через который его не убьют, а медленно уничтожат, растаскивая по жилке и отрывая по лапке, с тщательным журналированием, что больнее, а что эффективней.

— И мы совсем никак не можем ему помочь?

— Совсем. Я чувствую его, но его объект уже где-то очень далеко. А кроме этого я чувствую там какие-то возмущения силовых полей. Моих сил не хватит, что бы его оттуда достать. А когда его сознание потеряет привязку к объекту и будет вытерто из метрики мира, то, что от него останется, уже будет ничем, даже если как-то суметь найти его и прицепить к чему-нибудь другому. С его весом сохранить хотя бы фрагменты личности, не имея ни единого якоря, большое достижение.

— И ты предлагаешь его просто взять и бросить на медленную смерть у тамошнего доктора Менгеле?

— Предлагаю.

— Даже не попытаться? Это же подло! Так поступать неправильно.

— А почему нельзя поступать подло? — Павший, наконец, удостоил меня взгляда.

— Как это, почему?

— Я согласен, что так делать нельзя, но почему так делать нельзя? Мне интересно твоё мнение?

— Так плохо же это. Никто не захочет иметь дел с подлецом! Подло это…. Против любых норм нормальной человеческой морали. Плохо так поступать.

— А если у тебя нет выбора, и тебе придётся так поступить, например, что бы спасти от гибели тех, от кого ты хочешь это скрыть? И не спорь. В условиях задачи дано — «Либо ты поступишь настолько подло, что не простишь себе этого никогда, но с гарантией, что твои подзащитные выживут, либо ты поступишь иначе, но те, ради сохранения которых ты этот поступок совершил, непременно погибнут». Что ты выберешь?

— Сложный выбор. Наверно, выберу спасение подзащитных. Иначе, зачем вообще что-то делать? Но причём здесь это? Даже если не будет выбора, и придётся поступить плохо, это же не отменит того, что это плохо.

— А вот тут я с тобой не соглашусь — отменит. Сохранение тех, кого ты защищаешь, это хорошо. Действительно плохо, то, что рано или поздно твои подопечные узнают, какой ценой ты их спас.

— И почему это плохо? Они перестанут меня уважать?

— Вряд ли. Скорее, ты будешь для них герой, который их спас, которому они благодарны, и на которого они хотят быть похожи.

— А что же тогда плохо?