Рота стрелка Шарпа

– Это, черт возьми, война. А что, по-вашему, война? – (Они стояли в грязи и злобно смотрели друг на друга.) – Думаете, можно выиграть войну без фуража? Или без лопат? Или, упаси боже, без нужников? Это война! Если все эти годы вам разрешали геройствовать, словно какому-нибудь паршивому корсару, это не значит, что настоящая работа вас не касается.

– Послушайте, сэр. – Шарп еле сдерживался, чтобы не заорать. – Когда нам придется лезть на чертову стену, вы порадуетесь, что во рву паршивые корсары, а не только паршивые писари!

– А что вы будете делать, когда кончится война?

– Начну новую. – Шарп засмеялся. – Сэр.

– Если уцелеете в этой. – Хоган покачал головой; его гнев утих так же быстро, как вспыхнул. – Господи, Ричард! Там ваша женщина. И ребенок.

– Знаю. – Шарп пожал плечами. – И все равно хочу «Надежду».

– Вы погибнете.

– Попросите за меня Веллингтона.

Ирландец нахмурился:

– Вы просто растравляете свою гордость, и все. Через два месяца обида забудется, как дурной сон. Обещаю.

– Может быть. Я по-прежнему хочу «Надежду».

– Вы упрямый, паршивый болван.

Шарп рассмеялся:

– Знаю. Полковник Уиндем сказал, что я должен научиться смирению.

– Он прав. Непонятно, за что мы все вас любим? – Хоган пожал плечами. – Я поговорю с генералом от вашего имени, хотя ничего не обещаю. – Он взялся за поводья. – Подсадите? Это не унизит вашего достоинства.

Шарп ухмыльнулся и подсадил майора.

– Попросите за меня?

– Я ведь сказал, что поговорю с ним, разве нет? Решает не он, вы это знаете. Решение примет командир дивизии, которая пойдет на штурм.

– Но Веллингтона он послушает.

– Верно. – Хоган тронул поводья, потом остановился. – Вы знаете, какой завтра день?

– Нет.

– Вторник, семнадцатое марта.

– И что? – Шарп пожал плечами.

Хоган рассмеялся:

– Вы язычник; нераскаянный, обреченный язычник, вот вы кто. День святого Патрика. День Ирландии. Поставьте сержанту Харперу бутылку рома за то, что он добрый католик.

Шарп ухмыльнулся:

– Обязательно.

Хоган смотрел, как Южный Эссекский сбивает шаг, вступая на мост вслед за Шарпом и его пестрой командой: женщинами, детьми, слугами и мулами. Майор был опечален. Он считал высокого стрелка своим другом. Может быть, Шарп и дерзок, но Хоган, помимо инженерной науки, хранил в памяти и немалую толику Шекспира. «В дни мира украшают человека смирение и тихий, скромный нрав». Но то в дни мира, а сейчас война, страшная война, и завтра, в День святого Патрика, армия начнет копать траншеи к Бадахосу. Хоган знал: смирение и тихий, скромный нрав не берут крепостей. Может быть, время – но Веллингтон не даст своим войскам времени. Генерал опасается, что на выручку гарнизону подойдут большие французские армии, больше британской. Бадахос надо взять быстро, не считаясь с потерями, и осада начнется скоро, очень скоро, может быть, даже до конца Великого поста. Хогана эта перспектива не увлекала. Брешь в стене будет заложена телами англичан.

Он пообещал поговорить с Веллингтоном, и поговорит, но не так, как думает Шарп. Хоган исполнит долг дружбы. Он попросит генерала, если возможно, отказать Шарпу. Спасет Шарпу жизнь. Это, в конце концов, то самое малое, что можно сделать для друга.

Часть третья День святого Патрика, 17 марта – Пасхальное воскресенье, 29 марта 1812 г.

Глава двенадцатая

Если бы кому-то удалось раздобыть недавно изобретенный воздушный шар и взмыть над Бадахосом, то его взору предстал бы город, выстроенный в виде четвертинки зубчатого колеса. Древняя каменная цитадель на горе – исполинская втулка. Северная и восточная стены – спицы, под прямым углом отходящие от втулки, а южная и западная образуют длинную неровную дугу с семью огромными зубцами.

Атаковать с севера было невозможно. Город выстроили на берегу Гвадианы, которая в Бадахосе шире, чем Темза в Вестминстере, и единственный путь проходил по длинному древнему каменному мосту. Каждый ярд моста простреливался из пушек, установленных на северной стене, а вход на мост охраняли три отдельно стоящих форта. Самый большой – Сан-Кристобаль – вмещал более двух полков. Атаки с севера французы не боялись.

Другая стена, восточная, была более уязвима. Ее северный конец упирался в цитадель – огромную крепость, многие столетия возвышавшуюся над местностью. А вот южная стена, городская, стояла в низине и глядела на холм. Французы понимали опасность, они перегородили Ривильяс плотиной под самым склоном холма. Теперь уязвимую восточную стену защищало обширное водное пространство, такое же широкое, как река на севере, и тянущееся до южного края города. Как сказал Шарпу Хоган, только флот мог бы преодолеть это озеро, если не взорвать плотину и не спустить воду.