Рота стрелка Шарпа

И тем не менее они лучшая пехота в мире. Это получилось не вдруг и при плохом начальстве может закончиться. Харпер интуитивно чувствовал, что армия, стоящая под Бадахосом, – превосходный инструмент, которого у великого Наполеона никогда не будет, и понятно почему. Потому что есть офицеры, которые, как Шарп, верят в неудачников. Это идет от самого верха, от Веллингтона, и доходит до младших офицеров и сержантов. Фокус прост: взять человека, потерпевшего неудачу во всем, дать ему последний шанс, один раз привести к успеху, и у него появится уверенность, которая поведет его к следующим победам. Вскоре люди поверят, что непобедимы, и станут непобедимыми, но фокус в том, что нужны офицеры вроде Шарпа. Разумеется, роте его не хватает! Он ждал от солдат великих свершений и верил, что они победят. Может быть, новый капитан со временем этому научится, но до той поры, если она когда-нибудь наступит, солдатам будет не хватать Шарпа. Черт, они его даже любят, а он, дурак, не понимает.

Харпер покачал головой и протянул Шарпу бутылку:

– За Ирландию, сэр, и за погибель Хейксвилла.

– С удовольствием. Что этот скот?

– Я его когда-нибудь убью.

Шарп невесело хохотнул:

– Нет. Это я его убью.

– И как, черт возьми, он еще жив?

Шарп пожал плечами:

– Говорит, его нельзя убить. – На холме было холодно; Шарп поежился. – И он никогда не подставляет спину. Смотри и ты к нему спиной не поворачивайся.

– Когда этот гад рядом, у меня глаза вырастают на заднице.

– Что думает о нем капитан Раймер?

Харпер молча забрал у Шарпа бутылку, отпил, вернул.

– Бог его знает. По-моему, боится, так ведь не он один. – Пожал плечами. – Капитан неплохой парень, только малость неуверенный. – Сержант чувствовал себя неловко, ему не хотелось осуждать офицера в присутствии другого. – Молодой еще.

– Мы все не старики. Как новый прапорщик?

– Мэтьюз? Отлично, сэр. Ходит за лейтенантом Прайсом, как младший братишка.

– А мистер Прайс?

Харпер хохотнул:

– С ним не соскучишься, сэр. Пьет как сапожник, но ему все нипочем.

Пошел дождь, мелкие, колючие капли били по лицу. Позади, на Севильской дороге, трубы сзывали батальоны на вечернее построение. Шарп поднял воротник – пора возвращаться. Взглянул на крохотные фигурки в синих мундирах на городской стене, в трех четвертях мили от холма. Эти парни будут спать в тепле. Он вдруг вспомнил о Терезе и Антонии и взглянул на массивную, приземистую зубчатую башню собора. Странно было думать, что до нее так близко.

Дождь усилился, и Шарп зашагал назад, к поставленному на скорую руку британскому лагерю.

– Сэр?

– Да.

Сержант явно смущался:

– Третьего дня заезжал майор Хоган.

– И?..

– Он сказал нам насчет мисс Терезы, сэр.

Шарп нахмурился:

– Что с ней?

– Ничего, сэр, просто она просит вас ее разыскать. В городе. На случай, если ребята немного разойдутся.

– И?..

– Так вот, ребята готовы помочь.

– Ты хочешь сказать, они думают, я не справлюсь?

Харпера подмывало сказать Шарпу, чтобы тот не дурил, однако сержант посчитал, что это граничило бы с панибратством. Вздохнул:

– Нет, сэр. Просто они хотят помочь. Они любят ее, сэр, правда.

«И вас», – мог бы добавить он.

Шарп покачал головой. Тереза и Антония – его забота, и нечего толпе ухмыляющихся солдат глазеть на его переживания при первой встрече с дочерью.

– Скажи им, чтоб даже не думали.

Харпер пожал плечами:

– Они могут помочь и без спросу.

– Непросто будет найти ее в городе.

Сержант ухмыльнулся:

– В два счета! Мы будем искать дом с двумя апельсиновыми деревьями перед входом, сразу за собором.

– Иди к черту, сержант.

– За вами хоть куда, сэр.

Через час вся армия была в аду, в мокрой разновидности ада. Небеса разверзлись. Гром громыхал в тучах, словно колеса полевой артиллерии по дощатому настилу. Вспыхивали ослепительные голубые молнии, дождь бил сильными косыми залпами. Человеческий гул утонул в клокочущей воде, в неумолимом сокрушительном ливне, во тьме, разрываемой извивами молний.

Тысяча восемьсот человек на холме копали первую параллель – траншею в шестьсот ярдов длиной, которая защитит осаждающих и из которой они начнут рыть первую батарейную позицию. Промокшие до нитки солдаты тряслись от холода и шатались от усталости, поглядывая сквозь сплошную стену дождя на темную крепость, четко выделяющуюся в свете молний.

Ветер подхватывал дождь, крутил, бросал вниз с еще большим ожесточением, раздувал шинели, хлопал полами, словно крыльями летучих мышей, ручьями гнал воду в траншею, на солдатские башмаки, выматывал душу людям, долбившим лопатами непокорную землю.

Копали всю ночь, и всю ночь шел дождь. И продолжался холодным утром, когда французские канониры вышли из теплых укреплений взглянуть на свежий земляной шрам, змеящийся по склону пологого холма. Они открыли огонь: тяжелые ядра пролетели над широким рвом, над гласисом, над озером и ударили в мокрый земляной бруствер траншеи. Работа остановилась. Первая параллель была еще недостаточно глубока, она не защищала от ядер. Весь день ядра и дождь разрушали ее; траншея наполнилась чавкающей грязью, которую предстояло вычерпывать ночью.