Росстань

— Еще пусть ваш плясун выходит! — крикнул тот же громкоголосый парень. — И наш потом выйдет. В два захода плясать будут.

Кузька снова вылетел в круг. Не надо Кузьку упрашивать. Но гармонист — зараза — рвет гармошку, сбивается с такта. Не иначе как специально.

Кузьма сбивается, лохматый тальниковский парень оскорбительно хохочет.

После Кузьмы — снова тальниковец выделывает в круге коленца. А гармошка играет чисто, не сбивается. Коммунары поскучнели: нечестно ведут себя хозяева.

Леха Тумашев насупился: ковыряет землю носком унта, пнул круглый камешек-голыш. И надо же — камешек плясуну под ноги. Крутнулся тот камешек под ногой и бряк на землю.

Гармонист толкнул угрюмого парня в бок. Парень поднялся, ссутулил плечи, сунул руку в карман и медленно пошел к Лехе. На полянке стало тихо.

Леха стоял и виновато улыбался.

— Нечаянно я. Не хотел.

Угрюмый тальниковец широко размахнулся — в руке у него свинчатка, — но ударить не успел. Прыгнул ловкий Кузька Венедиктов, головой ударил лохматого в подбородок. И где только Кузьма этому удару выучился.

Поляна разом взорвалась крутым матом, тяжелыми ударами, визгом девок. Коммунары сбились поближе друг к дружке. Поплотней. Со спины на них не набросишься. А спереди — вот он, кулак.

По-бычьи согнув голову, Федька врезался в толпу.

— А ну, разойдись! А ну, в сторону! — бил направо и налево.

Местные парни Федьку знали и, видимо, побаивались. Тронь его — платить придется. Добро еще — разбитой мордой. Драка быстро утихла.

Чуть в стороне стояла с гордо поднятой головой нарядная Грушанка Пешкова.

Хоть и многим досталось в драке — уезжали домой, в коммуну, весело. Эка беда — подрались. За это старики ругать не станут. Хуже — если б от драки отказались, разбежались. Только Северька ехал на телеге молча. Неладно получилось. Скажут: коммуна единоличников бьет. Как в лицо плюнут. Попробуй от плевка вытрись. Ночи уже стали прохладными, гляди — иней ударит. Северька зябко поводит плечами.

На крутом увале, где серая ночная дорога стремительно уходит вниз, остановились. Тут уж дома. Уклон, несколько лихих поворотов и — дом. Землянки, амбары, собаки — все свое.

Собаки причуяли людей на увале или их потревожило другое, — подняли предупреждающий лай. Внизу, у ключа, ожила светлая точка — костер. Кто-то, видно, подложил сухой щепы, дунул на подернутые белым пеплом угли и теперь отошел от костра, слушает ночь. Если свои — видите костер, не заблудитесь. Враги — много в пограничной степи врагов — мы готовы.

Спать не хотелось. Не хотелось расходиться по телегам, по землянкам, по предамбарьям — спать. Было как-то хорошо, что вот они все свои — не то что родные, а все же таки по-настоящему свои — живут справно, не хуже людей — и кони и одежда есть, — и тронуть их, обидеть запросто так никому не удастся. Тальниковцев много сегодня было — все село, — а и им досталось. Хорошая — просто и не скажешь словами, не найдешь этих самых слов — получилась драка. И даже не в самой драке дело, в чем-то другом, но от драки неотделимом.

Степанка хлопнул ладошками по ичигам — музыки нет, а плясать охота, — выбил ногами дробь на пожухлой траве. Парни грохнули плясовую.

Вилки, ложки, две метелки, два цепа…

Дрогнули, закачались звезды, дружней залаяли собаки в темной низине. Хорошо Степанке плясать, как взрослому, всенародно, на тугой и гулкой, как новый барабан, земле.

— Может, за сеном поедем? — предложил парням Леха Тумашев.

И всем понятно: правильно Леха сказал. Не расходиться же в такую хорошую ночь по своим закуткам.

От парней — к общей радости — не отстали и девки. Куда они отстанут. Молодежь спустилась к коммунарским постройкам, забрала все телеги и, как была в праздничном, уехала на луга.

Возвратились со светом.

Просыпалась коммуна. Зовуще мычали коровы: дымили кизячные костры под большими артельными котлами, перекликались люди.

Пахло парным молоком, свежим хлебом; горько дымили степные костры.

XIII

По мнению бывшего соседа Силы Данилыча — Баженова, собралась в коммуне в основном голь перекатная, а недавно выстроили еще три хлебных амбара. Амбары не пустуют. В стаде у коммунаров ходит два десятка породистых коров — нашлись у голодранцев деньги. Откуда все это?

Живут коммунары в трех часах езды от поселка, живут как в военном поселении. Тронуть их не всяк решится. Как-то тронули озернинцы, так до сих пор локти кусают.

Между коммунарами и поселковыми единоличниками вроде все тихо-мирно. Никто друг друга вслух не задирает. Эти по себе и те по себе. Коммунары свои ворота для тех, кто хочет к ним перебраться, открытыми держат. Милости просим.

Но нет еще в мире спокойствия. И в душе еще не у всех тишь да благодать. Да бывает ли она у человека, благодать эта, хоть когда-нибудь?

Начальник заставы ночей недосыпает из-за бандитских шаек, нет-нет, да налетающих из-за реки, недосыпает из-за чертовых контрабандистов, обнаглевших вконец. Контрабандисты взяли новую моду: когда идут из-за кордона с товаром, сбиваются в небольшие группы и чуть ли не с боем переходят границу. По крайней мере, стрельбы-то хватает. А что будет, когда река встанет?