Rossija (reload game)

— Сам рассуди: царёв же колодец! Эта чепь должна годной быть хоть через сто лет: не ржаветь и не портиться. Бадья тож. А в колодце сырость. Теперь сам подумай, из чего такое сделать возможно.

Монах усмехнулся.

— Да брехня всё это, — отмахнулся он. — Мне брат один сказывал. Колодец вправду есть, вот только чепь на нем обыкновенная. Салом смазанная.

— Врет тот брат, — уверенно возразил Чернява. — Я сам служил, и я тебе так скажу: сало это десятник себе в похлебку кладет. А если чего и смазывает… — тут он замолчал со значением.

— Всякое в жизни бывает, — раздумчиво заметил Шило. — Хотя, конечно, грех это. А ежели по совести — что не грех? Всё грех! Прости, Господи, — он с чувством осенил себя крестом. — Ну, двинулись, что ли?

Дальше галерея производила впечатление совсем уж заброшенной: судя по нетронутому слою пыли на полу, тут не ходили, небось, уже лет сто. Теперь монах сверялся со своим пергаментом постоянно.

— Третий поворот, — бормотал он, — третий… Тут крест должен быть…

— Крест? — удивился Чернява. — Не вижу креста…

— Ага, вот, — сказал Шило, поднеся свою свечку к темной нише. — Здесь и ломай.

Трудиться пришлось недолго: кирпичная стенка, скрывающая за собой пустоту, была непрочной, и буквально с нескольких ударов кирки вся ушла назад. Более всего досаждали клубы пыли, вознесшиеся при первом же ударе. Чернява чихнул громоподобно — да так, что аж свечка погасла. Шило, бранясь не по-монашески, достал кресало и пролез в дыру. Там, внутри, что-то зашуршало, а потом из щели полился яркий свет.

Чернява почитал себя за доброго воина — а добрый воин не боится ни Бога, ни чёрта, ни даже турецкого плена. Однако тут он отшатнулся — потому как подумалось сразу о пекельном пламени. И только когда потянуло не серой, а дымом со смолой, он сообразил: это просто факел. Отбросив сомнения, он двумя пинками расширил проход и вошел.

Крипта была небольшой: битый кирпич, разлетевшийся от рухнувшей ложной стены, замусорил ее пол едва ли не во всю длину. Стены не кирпичные, а выложены диким камнем. Свет давали два факела в стенных скобах, предусмотрительно оставленные с каких-то давних времен. В углу поблескивала богатым окладом старинная икона. Чернява сразу подумал, не прихватить ли ее с собой.

— Вот он!.. — монах, благоговейно понизив голос до шепота, взирал на огромную, почернелую от времени дубовую колоду посередь крипты. — Всё точь-в-точь, как в грамотке Фёдор-Васильича значится! Верной дорогой идём, товарищ!

— Так и провез он его тогда, в этой самой колоде, через три границы? Лихо! — уважительно откликнулся стрелец. — А как его самого-то в ту Валахию занесло?

— Курицына-то? Так его ж государь тогдашний, Иван Великий, отрядил в Унгрские земли — союза против ляхов искать. С союзом-то там не сладилось, но зато вот! — и с этими словами он похлопал по боку колоды. — Очень Фёдор-Василич там к Господарю проникся, очень. Презрел все препоны великие, что на обратном пути ему чинились. У турков он в зиндане сидел, многие муки претерпел, но про Господаря не выдал. И тут, на Москве, тоже тайну соблюл строго-настрого.

— Так его ж тут и сожгли вроде? — вспомнил Чернява. — Ну, Курицына этого?

— Сожгли, да не того. То брат его был. Иваном его звали, а Волком прозывали. Вот того Ивана-Волка Курицына и сожгли, за еретичество. А Фёдор Васильевич тогда ото всех укрылся в монастыре в нашем. В ём же и грамотку свою схоронил. До урочного, слышь, часа…

— А допреж того он, стало быть, в Кремль был вхож по-серьезному? Ну, эдакую захоронку-то учинить…

— Отож! Царёв любимец, всеми, почитай, заграничными делами тогда ведал. Господаря-то после искать начали, секретно — поползли кой-какие слушки… И где только ни шарили — окромя как прямо у себя под сапогами! — рассмеялся Шило. — Ладно, давай за работу.

Хитроумную продольную «трещину», отделяющую крышку колоды-саркофага, обнаружили не сразу. Поддели — теми же заступом и киркой, — налегли всей силою. Полировка пазов была идеальной, но вес и для двоих оказался почти неподъемным. Наконец крышка поддалась и съехала вбок, в битые кирпичи на полу, подняв еще одно облако пыли.

— Ну ты там глянь… — предложил Шило, утирая пот со лба, а сам, как бы невзначай, отстранившись.

Стрелец глянул на монаха, снисходительно хмыкнув, и склонился над саркофагом. Плечи его дрогнули.

— Как живой лежит, — вымолвил он с каким-то благоговением.

— Он и есть живой, только сонный, — монах наклонился тоже.

В саркофаге покоилось тело до крайности истощенного человека: настоящий скелет, обтянутый кожей. Нижнюю часть лица его скрывала борода из тонких седых волос. Такие же волосы устилали всю внутренность выдолбленной колоды. Еще больше поражали ногти — необычайной длины, они росли из исхудалых пальцев, скрещенных на груди, и свисали по обе стороны туловища.

На человеке были дорогие, но истлевшие одежды. Особенно бросались в глаза блестящие пуговицы.

— Слышь, — позвал Чернява, — да они ж золотые! Давай обдерем, а?