Российские университеты XVIII – первой половины XIX века в контексте университетской истории Европы

7 декабря 1736 г. королем Великобритании и курфюрстом Брауншвейг-Люнебург Георгом II (Георгом Августом) была издана еще одна привилегия университету и одновременно подписаны его общий устав и уставы каждого из факультетов. Тем самым, был сделан второй по важности шаг в учредительном процессе. Завершающим же шагом послужила прошедшая 17 сентября 1737 г. инаугурация университета. Этот праздник, с помощью которого новый университет торжественно объявил о себе остальному ученому миру, прошел с большой помпой и роскошью (были отчеканены памятные монеты, помимо речей профессоров на празднике была исполнена кантата, написанная известным немецким композитором Телеманом специально к инаугурации, и т. д.). Отчеты современников об этом празднике были напечатаны во многих брошюрах и периодических изданиях[562]. По имени своего основателя новый университет принял название Georgia-Augusta.

Если императорская привилегия, как уже говорилось, носила характер разрешения, то привилегия короля Георга II служила в собственном смысле указом об основании университета, устанавливая подробно всю его внутреннюю и внешнюю организацию. Она, прежде всего, подтверждала и уточняла права профессоров и преподавателей университета. Они получали «сейчас и на будущие времена полную и неограниченную свободу преподавать публично или частным образом».[563] В уставах факультетов эта свобода расшифровывалась как право профессоров выбирать для своих лекций любые книги и руководства, какие сочтут нужными. Данное право (знаменитая свобода преподавания – нем. Lehrfreiheit) впервые было закреплено в университетском законодательстве, отвечая столь высоко ценимым Мюнхгаузеном принципам толерантности и взаимоуважения ученых. Понятно, что ее утверждение было значительным расширением появившегося в Галле понятия «веротерпимости» в университете.

Этому отвечало и еще одно новшество, отмеченное в привилегии – полное освобождение произведений профессоров от цензуры.[564] Богословский факультет, таким образом, не получал никаких рычагов воздействия, чтобы проводить те или иные конфессиональные взгляды в университете. Его положение в Гёттингене оказалось полностью уравненным с другими факультетами, а самым влиятельным из них, как будет видно, сделался философский факультет. Благодаря этому Гёттингенский университет приобрел в полной мере светский характер. Историки усматривают в этом хоть и не прямое, и не вполне осознанное (политические связи между Великобританией и Ганновером были довольно слабыми), но все-таки воздействие английского светского либерализма, public spirit.[565]

Обращаясь к другим правам, закрепленным в королевской привилегии, надо отметить, что ученые наделялись полным судебным иммунитетом (Selbstgerichtbarkeit), аналогично средневековой университетской корпорации. Университетский суд (которому разрешалось даже выносить смертные приговоры, хотя их дальнейшее рассмотрение и исполнение было делом рук ганноверских властей) представлял собой независимую от всех городских властей инстанцию, апелляции на решения которой следовало направлять в Тайный совет в Ганновере.[566] Еще несколько прав, дарованных привилегией, также находили аналогии в средневековье, как, например, право на учреждение университетской аптеки и винного погреба. Некоторые привилегии отражали реалии Нового времени – так, профессора получали от государства ранги статских советников (если только уже не имели по службе более высокого ранга). Все ученые, получившие степени в Гёттингене, имели право назначать для студентов частные занятия за плату. Объявления об этих занятиях включались в каталоги лекций, а преподающие доктора или магистры, не занимавшие профессорских должностей, считались членами университетской корпорации со званием приват-доцентов (в XVIII в. эти звания появляются еще в ряде немецких университетов). Посещая частные занятия, студенты, правда, обязывались ходить и на публичные лекции профессоров.[567]

К органам корпоративного управления, которые подробно описывались общим уставом университета, относились Совет деканов и академический Сенат, объединявший всех ординарных профессоров (всего 19 человек: по четыре на юридическом и медицинском факультетах, три на богословском и восемь на философском). К их компетенции, помимо обсуждения учебных вопросов, относилось разрешение судебных дел разной степени тяжести.[568]