Роман, в издательство

А знаешь, кто останется с Софьей, когда ты отправишься на тот свет и будешь сверху вниз на нее смотреть? — видимо, решил резать по живому Роман.

— Ты?

— Нет! Не я… Твой лучший друг, которому достается всегда все самое лучшее! Ты же видел, как он на нее смотрел, а устоять перед ним никто не может. И она девушка непростая, удержит его, и будут они жить долго и счастливо, и ты никогда не узнаешь, кто твоего отца убил и держит мать в заложниках, и кто будет владеть издательством, пока твоя дочь растет… А потом и она кого-нибудь родит, и все это без тебя, слизняк!

— Да почему же я слизняк-то? Я же старался! — Слезы отчаянья выступили у меня на глазах. Я не понимал, что хотел от меня этот то ли призрак, то ли я сам…

— Знаешь, чем отличаются неудачники от победителей? Все спотыкаются и все падают, только победители обязательно встают в последний раз, а неудачники так и остаются лежать, жалея себя!

— Я вставал! Я всегда вставал! Родители погибли, я жил. Я служил в армии на границе, где раз в месяц кто-нибудь пытался с оружием прорваться, я жил! У меня украли мои сказки, я жил и встал снова! У меня украли мой роман, я жил и встал снова…

— А дальше начинается провал в памяти, да? «Кем я был — не помню, что писал — не помню, имени своего — не помню, если не писать, то и жить незачем, так?» — передразнил меня Роман.

— Ну у любого же может быть амнезия! — пытался я возражать и защищаться.

— Кто-то из великих сказал: «Жизнь состоит не в том, чтобы найти себя, а в том, чтобы создать себя!»

Где ты себя создал? Когда? Когда стал писать никому не нужные однодневные романчики, мотаясь по миру и прячась от себя и от людей? Очнись, Сергей Федорович Верхотуров-Пчельников! Жить осталось три с половиной дня! Помирать скоро! Подумай! Есть ради чего остаться на этой земле? Или пусть катится все в тартарары?

— Почему ты полковник ФСБ? — по какой-то причине в тот момент мне показался этот вопрос важным.

— Потому что, если бы ты захотел в молодости узнать, что с твоими родителями случилось, то ты бы мог им стать! Таким, как я сейчас, который в состоянии решать твои проблемы, беспрепятственно заходить в камеру к подозреваемому в убийстве.

— А почему ты был безработным?

— Потому что ты бы мог стать таким, если бы отказался от своего призвания писать.

— А что диктовал мне дед, обещавший гениальное произведение?

— 15 апреля 1910 года в родильном дом № 7 имени Григория Львовича Грауэрмана, что по улице Большая Молчановка, дом № 5–7, появилась на свет твоя бабушка, а через полгода там же родился твой дед Сергей Верхотуров. Дед диктовал тебе историю твоей жизни из той точки, из которой ее помнят ныне живущие… Роман должен был быть гениальным, потому что гениальнее жизни нет ничего на свете…

— И чем бы он закончился?

— Тебе решать… Если есть ради чего жить, иди и живи! Если нет — сиди здесь и жди своей смерти! — как-то зло и категорично произнес Роман.

— Я же в камере! Меня же арестовали! Как я могу выйти? — реально растерялся я, не ожидая такого поворота событий.

— А ты попробуй! Дверь ведь открыта…

Я встал и пошел, медленно и неуверенно… Что я терял? По логике событий, застрелить меня не требовалось, а если и будут стрелять, какая разница? Дважды не убьют, все равно жизни три дня осталось…

Я миновал полицейского в дежурном окне, он сидел что-то писал и как будто меня не заметил, и… остановился перед дверью на улицу. Меня никто не держал и никто за мной не гнался. Мне хотелось жить! Но я не знал, как! Что будет, когда я выйду на свободу? Куда я пойду? Кто меня ждет? Есть ли у меня друзья? Один я должен буду разбираться со всем этим хаосом, свалившимся на меня, или со мной кто-то пойдет рядом?

Я зажмурился и рванул на себя дверь! Свет ослепил меня. Он был настолько ярким, что казалось, светило сразу тысяча солнц. Я испугался, что это были фары полицейских машин, и попытался отпрянуть. Роман стоял сзади и не дал мне сделать шаг назад в тюрьму:

— Иди! Не бойся! Если решился, не оглядывайся назад и иди до конца.

По-прежнему ничего не видя от яркого света, я шагнул вперед. Голова закружилась, я начал судорожно глотать воздух ртом, теряя сознание, и вдруг услышал:

— Он очнулся! Сюда! Скорее! Софья Леонидовна! Он очнулся!

Я медленно начал открывать глаза и обнаружил себя лежащим в палате с кучей трубочек, опутавших меня, и приборов вокруг…

Подбежала Софья.

— Сергей Федорович! Безумно рада вас видеть, — произнесла она, улыбаясь. — Если вы слышите меня, моргните два раза.

Я моргнул, совсем не понимая, зачем она со мной так разговаривает.

— Очень хорошо! Мы будем стараться постепенно вернуть вас к полноценной жизни. Вы, пожалуйста, проявите терпение. Не все сразу! Два года комы… Не каждому счастливится из нее выйти! Я схожу, позову профессора, а Лиза побудет рядом… Она ваша спасительница…

— Ой, Сережа, это не я ваша спасительница, а Софья Леонидовна! Она очень старалась, и профессор — да!

Девушка была милой и что-то щебетала, поправляя проводочки и что-то еще, — я плохо воспринимал информацию.