Роман с Постскриптумом

Но были люди, которые вошли в это время, как нож входит в масло. Они в мгновение ока не только превратились в хозяев жизни, но и стали претендовать на то, чтобы быть учителями жизни. Как бы сейчас сказали — создателями нового тренда. «Нет денег — укради!» — вот наставление из интервью с одним олигархом, показанное на всю страну. Причем показано это было с восхищением: вот он, новый закон жизни, учитесь, лохи! Учись, «страна непуганых идиотов»! Так называли они между собой своих соотечественников.

Нам тогда казалось, что вскоре этот шабаш безнравственности будет прекращен, а ворье вот-вот посадят.

— Нин, ну ты че? Правда, штоль? Кого посадят?! Ну ты жизни не знаешь… Это насовсем, — вынес приговор времени Камиль.

Камиль был нашим соседом по подъезду. Он, напротив, жизнь знал и ежедневно демонстрировал это знание. Камиль занимался розничной торговлей и процветал прямо на глазах. Своих соседей по лестничной клетке он куда-то выселил и, лихо объединив квартиры, ваял у себя наверху архитектурные шедевры, от которых стонали жильцы снизу и сверху.

— Камиль, послушай, — остановила я его однажды, — вот этот шоколад, который я купила в твоем магазине, он не швейцарский, хотя на нем и написано «Toblerone»! И шампунь не немецкий…

— Нин, ты че? Конечно, не швейцарский, конечно, не немецкий, — не чувствуя себя уличенным, согласился Камиль. — Мы ж только тару у них закупаем. А там, внутри, хорошо, если че-то польское там или чешское. А так с цехов. Никто ж не разбирается. Народ хавает, — довольно добавил он.

— А суды? Вас тот же «Проктэр энд Гэмбл» может засудить. Вы же его бренд используете, а внутри дерьмо продаете.

— Неа, ниче не будет. Это ж наш бизнес, мы ж додумались.

Меня всегда поражало, что они всегда знали, что им ничего не будет. У них и тост такой был: «Чтоб у нас все было, а нам за это ничего не было».

Однажды на Давосском форуме одному из наших олигархов, по-моему, Потанину, в ходе интервью один из западных журналистов бросил упрек:

— Вы же бароны-грабители…

Потанин улыбнулся и ответил почти как Камиль:

— Да, можно и так сказать. Но ведь нас же никто не ловит.

Но вот ведь какая штука выходила с Камилем — чем он богаче становился, тем безрадостнее было его лицо: синяки под глазами, отечность, даже волосы свои — густые и черные — стал терять.

— Ты что, голову своими шампунями моешь? Как вообще себя чувствуешь? — в очередной раз столкнувшись с ним в подъезде, поинтересовалась я.

— Да ниче. Жена с сыном в Швейцарию на ПМЖ уехала. За ними теща потянулась. Обеспечил свой хромосом до седьмого колена.

— Ну а что ж не радуешься?

— А где она щас, радость? Кому радостно?

— Давай, Камиль, отъедем ненадолго. Обещаю тебе — через десять минут радость не радость, но нормальное человеческое переживание тебя посетит. — И я вывела его из подъезда на улицу.

Бывший генсек и его бывший спичрайтер

Митрополит Кирилл вручает автору «Постскриптума» грамоту РПЦ

— Отдашься, штоль? — пошутил он, галантно открывая дверь огромного внедорожника.

— Садись, тестостерон. — У меня в голове уже был готовый план.

Через пару минут мы уже были у станции метро.

— У тебя деньги живые есть? — на ходу поинтересовалась я.

— Метро покупать будем? — Я видела, что Камилю даже интересно, что же я такое придумала.

Только бы бабуля не ушла, у которой я в очередной раз в переходе купила ненужную мне салфетку. Издали увидела — стоит.

— Смотри, Камиль, вон ту старушку видишь? С беленьким воротничком? Пойди и купи у нее все ее салфетки.

— Нин, ты че, на фиг они мне?

— Купи, Камиль, у тебя бизнес еще лучше пойдет! — убежденно сказала я.

Он подошел к бабуле, у которой на баульчике, застеленном белой тряпицей, были разложены вышитые салфетки разных размеров. Швы были неровные, рисунок кое-где терялся — в общем, товарного вида никакого.

Но облик старушки!.. В революцию аристократы продавали свои фамильные вещи на улице. Глядя на эту бабулю, у меня возникал именно такой образ. Ее морщинистое, болезненное лицо, с глубоко посаженными, слезящимися глазами было преисполнено самоуважения и достоинства.

Она никого не окликала, никого не зазывала. Одета была во все черное. Это был просто символ горя и безысходности. Казалось, что она уже в другом мире. И только белоснежный воротничок, резко выделяющийся на черном, связывал ее с настоящим. Она была особенная и ничего не просила.

Видимо, Камиль это тоже почувствовал. Он уже нашаривал деньги по карманам.

— Мамаш, давай мне весь товар, — грубовато сказал он, протягивая деньги. Денег было достаточно. — И тару я прихвачу, — сказал он, указывая на баульчик.

— Нет, молодой человек. Вы даете слишком много, если это за салфетки. А если за саквояж, то он не продается.

— А если добавим? — Видно было, что у Камильки закончились русские деньги и он вытащил сотню долларов.

Бабушка, нисколько не смутившись видом купюры, твердо повторила:

— Не надо, молодой человек. Не стоит торговаться. Я не смогу продать саквояж.