Роман с Постскриптумом

Звали этого человека Александр Николаевич Яковлев. Его считали «серым кардиналом» при Горбачеве. Говорят, они сблизились в Канаде, куда вольнодумца Яковлева отправили послом «в ссылку», подальше от центра, и куда как-то в начале 1980-х заехал тогда еще секретарь ЦК КПСС по сельскому хозяйству Михаил Горбачев. И говорят, Яковлев, как политик более глубокий и умный, оказал решающее влияние на образ мыслей будущего генсека.

В то время, когда мой муж работал в группе спичрайтеров Горбачева, он часто общался с Яковлевым и Медведевым (также членом Политбюро той поры). А я увлеклась идеей снять свое кино о перестройке, но не художественное, а документальное. Поскольку от Алексея, вернее, через него я начала вникать в политическую жизнь страны, то и фильм я задумала о политике. В те годы все было пронизано политикой. Она стучалась в каждый дом, в каждую семью. Были близки большие перемены. И было много надежд.

Фильму я решила дать название «Дорога из рабства». Написала заявку и предложила Агентству печати «Новости» — так раньше называлось то, что сейчас именуют РИА.

В АПН тогда выпускали документальные фильмы такого рода. Идея фильма руководству агентства очень понравилась, тем более что главным героем должен был стать один из тех, кто менял вместе с Горбачевым жизнь в стране, — Яковлев, его союзник и влиятельная политическая фигура.

Помню, когда я писала сценарий этого непростого фильма, то страшно волновалась.

В свое время Анатолий Владимирович Ромашин пожаловался мне, что в Доме кино на премьере нашего фильма «Без надежды надеюсь» к нему подошел Никита Сергеевич Михалков и сказал: «Толя, ты такой восхитительный актер! Ну зачем тебе еще режиссером быть? Это другая профессия». А ведь у Ромашина был огромный опыт: и актерский, и постановочный — он ведь преподавал во ВГИКе. И у меня была «другая профессия» — я актриса, не политолог, не историк. Но нахальство — второе счастье. Я попросила мужа организовать мне встречу с Яковлевым. И он это сделал.

Генеральный секретарь и его правая рука: понимали ли они, куда ведут страну?

В кабинет к Александру Николаевичу я вошла с длинной и толстой косой, переброшенной через плечо. Мне показалось, что если я заплету свои волосы на манер Аленушки, то ему это напомнит ярославскую деревню, откуда он был родом. И, представьте, мне удалось его убедить в том, что фильм о политике, сделанный молодой женщиной из мира кино, будет лучше фильма, подготовленного профессионалом.

К тому же меня особенно интересовала психологическая подоплека событий. Было интересно посмотреть поближе на людей, находившихся в «высших эшелонах» власти. Хотелось понять, как влияет власть на человека, деформирует ли его личность, или же он способен противостоять этой деформации.

Сейчас, конечно, многое из того времени воспринимается нами иначе. Но тогда всеобщим поветрием было ощущение социализма как вынужденного рабства. И мой фильм должен был быть о том, как люди, находящиеся на вершине политического олимпа и готовящие перемены, преодолевают в себе не только рабов системы, но и рабовладельцев. Таким был глубинный замысел.

Когда мы начали снимать, я вдруг обнаружила, что перед камерой Яковлев говорит усложненным, политически-законспирированным языком. Он был, безусловно, человеком другого для меня времени. Да и длительная работа в партийном аппарате ЦК и послом в Канаде научила его говорить не прямо, а экивоками.

Бывало, задаю острый вопрос, а он отвечает так, как будто бы его не слышит. Я, думая, что он не расслышал, вопрос повторяю, а он — опять о другом. Отсюда у меня постоянно возникало ощущение не то чтобы неискренности, а нежелания говорить по существу, стремления уйти от сложных вопросов.

Об этом я с недоумением рассказала мужу. И Алексей объяснил мне, что таким образом Яковлев показывает, что на заданный вопрос ответа не будет — не будет по причинам, известным только самому Яковлеву.

Я решила не настаивать, и мы снимали, что называется, без обострений. Снимали в его квартире в цековском доме на «Белорусской» и в рабочем кабинете на Старой площади. Но получалось довольно неинтересное кино, как игра «в поддавки». Не было страсти, конфликта, желаемого человеческого присутствия, все было округло, без ребер и граней.

Меня несколько смущали и другие детали. Когда я спросила Александра Николаевича, кого он мог бы назвать среди тех, кто сумел бы интересно рассказать о нем, Яковлеве, в фильме, он первым назвал Олега Калугина. Калугин мне был несимпатичен. В прессе его называли тогда не иначе как «опальным генералом КГБ», он сам старательно выстраивал себе образ генерала-бунтаря, борца за правду о советских спецслужбах, хотя сам прослужил в них всю жизнь и имел немало наград. Сослуживцы его иначе как предателем не называли — и в итоге, как и предполагали многие, он уехал в США.