Роман с Постскриптумом

— Че заливаешь, какие книги? Какие китайские? У, морда привилегированная!

И уже молнию на сумках рвет, и все мои любимые книги прямо на асфальт вываливает.

— И правда, книги… — И трясет их, трясет. — Ты че, псих? Где кремлевская колбаса, сосиски где? — орет он мне в лицо.

— Я ученый, консультант Международного отдела, — собирая книги с мостовой, втолковываю ему.

— Ну, доконсультировался. Закроют твое ЦК, конец твоим привилегиям, — уже незлобиво сказал мужик.

И он вновь разочарованно посмотрел на меня, как на больного».

Рассказывая это, бывший сотрудник Международного отдела вертел лысоватой головой по сторонам, как будто каждую минуту ждал, что вот-вот появится огромный взъерошенный мужик и снова учинит свой допрос.

В гостях у дочери Хрущева

Это было в самом начале 90-х.

В Москве готовился русский перевод книги американского историка Роберта Такера о Сталине. Он приехал в Москву вместе со своей женой. Дочь Хрущева — Юлия пригласила нас к себе на квартиру, где она давала ужин в честь четы Такеров. Сын Хрущева — Сергей в то время уже эмигрировал в Америку, а дочь Юлии — Нина, названная в честь Нины Петровны, жены Никиты Сергеевича, училась в Америке, и по тому, как она говорила об этой стране, было ясно, что на родину она возвращаться не собирается.

— Алеш, ну почему дети руководителей страны покидают ее? Дочь Сталина, дети и внуки Хрущева? — спрашивала я мужа. — Может быть, есть какие-то тайны, которые они знают, а мы не знаем?

— Ну вот заодно сама и спросишь, — ответил мне Алексей.

Ужин проходил в центре Москвы, на «Новослободской», в просторной квартире, обставленной мебелью из карельской березы.

Такеры пришли вовремя и, несмотря на длительный перелет и восьмичасовую разницу во времени, были очень оживленными. Когда нас знакомили, мы начали говорить по-английски, но его жена Евгения вдруг неожиданно для нас перешла на русский. Ее муж, как человек много писавший о России и работавший в наших архивах, тоже понимал русский.

— У меня русские корни, — объяснила Евгения с едва заметным акцентом.

— А у вашего мужа тоже русские корни? Он говорит по-русски так же, как вы?

Мистер Такер улыбнулся и сказал, что понимает лучше, чем говорит. И как только разговор зашел о политике, тут же перешел на английский.

В новой квартире, которую Юлия получила в недавно отстроенном цековском доме, было очень мило. Хозяйка была общительным человеком. Она работала в Театре Вахтангова, и у нее дома собиралась московская элита — актеры, художники, политики, музыканты.

Поначалу все разошлись по квартире и общались, так сказать, по интересам.

В «актерской» группе обсуждали новые спектакли, готовящиеся к постановкам пьесы, режиссерские замыслы.

В «экономическом» углу известный депутат и экономист Николай Петрович Шмелев, бывший муж Юлии, с которым она оставалась в хороших отношениях, вдохновенно рассказывал о знаменитой тогда депутатской межрегиональной группе.

Потом хозяйка пригласила всех за стол, и все споры-разговоры сразу же стали общей темой.

Поскольку главным гостем оказался семидесятилетний Роберт Такер, то мнение американца о Сталине, Хрущеве и роли того и другого в истории страны оказалось в центре внимания.

В гостях у художника Ильи Глазунова

Нам, тридцатипятилетним, были интересны эти люди: они жили во времена Сталина, лично знали Хрущева, кто-то из них пережил войну, кто-то рассказывал об эвакуации, а кто-то — о годах репрессий.

Вдруг Евгения Такер, оглядывая сверкающую янтарем мебель из карельской березы и дотрагиваясь до тарелки из знаменитого кузнецовского фарфора, громко произнесла:

— Я вспоминаю, как у нас все это реквизировали, когда родителей репрессировали. Вывезли все: мебель, фарфор, мамины драгоценности, даже одежду. Мы остались голые и босые…

Боже, подумала я, наверное, она из «бывших», дворянка. Она же сказала, что у нее русские корни. Как интересно. Надо бы расспросить ее об этом подробнее. И как бы в продолжение темы, в надежде на волнующий рассказ, я спросила:

— А кто были ваши родители?

— Мы жили в Доме на набережной, — гордо ответила Евгения.

Мне этот ответ мало что объяснил.

— А кем они были, ваши родители?

— Они были революционерами.

Этот ответ поразил меня еще больше.

— Я не поняла, а кем они были… — я искала точное слово и, так и не найдя его, сказала: — по профессии?

Мне хотелось услышать необычную историю о жизни необычной семьи, с родовой мебелью, фарфором, драгоценностями, в которую ворвались революционеры и все конфисковали.

— Они были, — твердым и уверенным голосом, негодуя на мою непонятливость, произнесла Евгения, — они были профессиональными революционерами.

— А как это — профессиональные революционеры?! Это что, работа такая? Я правильно поняла, что революция была их профессией? — Теперь и мой голос зазвенел.

— Да. Они делали революцию в России.

— Откуда же у них тогда был фарфор и драгоценности? Нас в школе учили, что революционеры были бедные и помогали бедным.

За столом повисла пауза.

Но дочь профессиональных революционеров ничто не могло смутить.

— Тогда это конфисковывали у врагов революции…