– Я не понял? Кто кого выставил за дверь?
– А кто кого поймал с девушкой, похожей на мышь?
– У меня были смягчающие обстоятельства, – оправдывается Квентин. – Я был пьян. – После паузы он добавляет: – И она скорее была похожа на кролика, если говорить откровенно.
Таня закатывает глаза:
– Квентин, это произошло шестнадцать с половиной лет назад, а ты до сих пор оправдываешься.
– А чего ты ожидаешь?
– Что ты будешь вести себя как мужчина, – просто отвечает Таня. – Что ты признаешь, что даже Великий и Могучий Браун может раз в сто лет совершить ошибку. – Она отодвигает чашку, хотя не выпила и половины. – Я всегда задавалась вопросом: неужели ты добился таких высот в своем деле только потому, что снимаешь ответственность с себя самого? Как будто, если заставляешь других идти прямой дорожкой, это и тебя делает праведником за компанию. – Она лезет в сумочку и швыряет на стол пять долларов. – Подумай об этом, когда будешь обвинять ту бедную женщину.
– Что, черт побери, это значит?
– Ты можешь себе представить, что она чувствует, Квентин? – спрашивает Таня. – Или такая привязанность к ребенку тебе чужда?
Он встает одновременно с ней.
– Гидеон не хочет иметь со мной ничего общего.
Таня застегивает куртку.
– Я всегда говорила, что умом он пошел в тебя, – говорит она и в очередной раз выскальзывает из его рук.
К четвергу Калеб уже завел определенный порядок. Он будит Натаниэля, кормит его завтраком, и они идут выгуливать собаку. Потом едут туда, где утром должен работать Калеб. Пока он возводит стену, Натаниэль сидит в кузове грузовичка и играет конструктором «Лего», которого полная коробка из-под обуви. Они вместе обедают – арахисовое масло, бутерброды с бананом или куриный суп из термоса – и запивают все содовой, бутыль которой он поставил в холодильник. А потом едут к доктору Робишо, где психиатр пытается, но пока безуспешно, заставить Натаниэля заговорить.
Это скорее похоже на балет – на историю без слов, понятную зрителям, которые видят, как медленно проживают день за днем Калеб со своим молчаливым сыном. Калебу нравится тишина, потому что, когда нет слов, нельзя запутаться в неподходящих. И если Натаниэль и не разговаривает, то, по крайней мере, уже и не плачет.
Калеб переходит от одного дела к другому, кормит Натаниэля, одевает, укладывает спать, поэтому у него остается слишком мало времени, чтобы думать. Обычно он предается размышлениям, лежа в кровати, где раньше лежала Нина, а теперь – пустота. И даже когда он пытается не думать ни о чем, горькая, как недозрелый лимон, правда, наполняет его рот: без Нины жизнь намного легче.
В четверг Фишер приносит мне дело, чтобы я ознакомилась. В нем подшиты показания 124 свидетелей, которые описывали, как я убивала отца Шишинского, рапорт Патрика о растлении малолетних, мои собственные бессвязные показания Ивэну Чао и результаты вскрытия.
Сперва я читаю рапорт Патрика, чувствуя себя королевой красоты, которая пристально изучает собственный альбом для фотографий. В этом рапорте объясняется все последующее: подробное описание лежит в стопке рядом со мной. Затем я читаю показания всех свидетелей, которые присутствовали в зале суда в момент убийства. Конечно, напоследок я припасла самое «вкусное» – отчет о результатах вскрытия, который я держу с таким же благоговением, как будто это кумранские рукописи.
Сперва я рассматриваю фотографии. Я так внимательно в них вглядываюсь, что, когда закрываю глаза, мысленно вижу рваные края раны на лице священника. Я рисую в своем воображении кремовый цвет его мозга.
– При рассечении коронарной артерии, – читаю я вслух, – обнаружено сужение просвета из-за атеросклеротической бляшки. Самое большое сужение наблюдается в левой передней нисходящей коронарной артерии, где сужение составляет восемьдесят процентов рассеченной области.
«Просвет». Я повторяю это слово и другие, описывающие все, что осталось от этого чудовища: «отсутствуют следы тромбоза, серозная оболочка желчного пузыря гладкая и блестящая; мочевой пузырь частично трабекулярный».
Содержимое желудка: частично переваренный бекон и булочка с корицей.
Ожоги от выстрела образуют венец вокруг маленькой дырочки у него на затылке, где вошла пуля. Вокруг траектории пули наблюдается некроз тканей. Только 816 граммов его мозга осталось неповрежденными. Двусторонние ушибы миндалины мозжечка.
Причина смерти: выстрел в голову.
Способ смерти: убийство.
Этот язык мне незнаком, но неожиданно я волшебным образом начинаю им владеть. Касаюсь пальцами отчета с результатами вскрытия. Потом я вспоминаю перекошенное горем лицо его матери на похоронах.
К делу подшит еще один документ, с печатью местного терапевта. Наверное, это история болезни отца Шишинского. Толстая папка. Больше пятидесяти лет регулярных осмотров, но я не собираюсь ее читать. А зачем? Я сделала то, что не удалось обычному гриппу, сухому кашлю, судорогам и болям.
Я убила его.
– Это вам.