Роковое совпадение

Наверное, Фишер меня убьет. Мне трудно разглядеть его сквозь слезы. Но сердце не колотится в груди, душа моя спокойна. Соответствующее противодействие. После всего, что произошло, оказывается, лучший способ искупить грех за то, что сделал что-то ужасно плохое, – это сделать что-нибудь ужасно хорошее.

«Слава Богу», – думает Квентин. За этой трибуной мог бы сидеть он. В конце концов, между ним и Ниной Фрост разница невелика. Возможно, из-за сына он и не убивал, но явно подмазал колеса, чтобы его срок за хранение наркотиков был не таким суровым. Квентин даже помнит, как кольнуло у него внутри, когда он узнал о Гидеоне, – не потому, что он нарушил закон, как подумала Таня, а потому что его сын, должно быть, чертовски испугался системы. Да, при других обстоятельствах Квентину, вероятно, Нина бы понравилась; возможно, им было бы что обсудить за кружкой пивка. Тем не менее что посеешь, то и пожнешь… поэтому Нина оказалась по ту сторону свидетельской трибуны, а Квентин сидит в двух метрах от нее и намерен стереть ее в порошок.

Он удивленно приподнимает бровь:

– Вы уверяете нас, что, несмотря на то что вы знакомы с судебной системой и делами об изнасиловании детей, утром тридцатого октября вы проснулись, не собираясь убивать отца Шишинского?

– Верно.

– И что вы приехали в суд, когда этому человеку должны были предъявить обвинение, после чего, как вы сами выразились, затикают часы… и в тот момент у вас не было в планах убивать отца Шишинского?

– Нет, не было.

– Ага. – Квентин проходит мимо свидетельской трибуны. – Наверное, на вас снизошло озарение, когда вы ехали в оружейный магазин?

– Если честно, нет.

– Возможно, тогда, когда вы просили Мо зарядить для вас полуавтоматический пистолет?

– Нет.

– Если я не ошибаюсь в своих предположениях, когда вы обходили металлоискатель, возвращаясь в суд, убийство отца Шишинского все еще не входило в ваши планы?

– Не входило.

– Когда вы вошли в зал суда, миссис Фрост, и заняли самую выгодную позицию, откуда могли бы застрелить Глена Шишинского и не задеть при этом остальных присутствующих в зале… даже тогда, в то мгновение, вы не собирались убивать этого человека?

Ее ноздри раздуваются.

– Нет, мистер Браун, не собиралась.

– А как насчет той секунды, когда вы достали из сумочки пистолет и приставили его к виску Шишинского? Вы все еще не собирались его убивать?

Нина поджимает губы.

– Вы должны ответить, – говорит судья.

– Я уже сказала суду, что в тот момент вообще не думала.

Квентин уже пустил первую кровь и отлично это понимает.

– Миссис Фрост, правда ли, что за семь лет работы в окружной прокуратуре вы расследовали две сотни дел о растлении малолетних?

– Да.

– И только двадцать из этих двухсот были доведены до суда?

– Да.

– И только в двенадцати из этих двадцати вы добились обвинительного приговора?

– Все правильно.

– А в этих двенадцати случаях, – спрашивает Квентин, – дети могли давать показания?

– Да.

– И в некоторых из этих случаев слова не были подкреплены вещественными доказательствами, как в деле вашего сына, не так ли?

– Да.

– Будучи прокурором, человеком, имеющим выход на детских психиатров и социальных работников, зная изнутри весь судебный процесс, вы не думали, что смогли бы лучше других матерей подготовить Натаниэля к выступлению в суде?

Она щурится:

– Можно располагать всеми возможностями на земле и все же не суметь подготовить к этому ребенка. Действительность, как вам известно, такова: правила для суда составлены так, чтобы защищать не детей, а подсудимых.

– К счастью для вас, миссис Фрост, – сухо заключает Квентин. – Вы бы назвали себя убежденным прокурором?

Она колеблется:

– Я бы сказала… слишком убежденным.

– Вы бы сказали, что старались изо всех сил, чтобы вызвать детей в качестве свидетелей?

– Да.

– В свете тех двенадцати обвинительных приговоров, как вы считаете, ваша работа с детьми оказалась успешной?

– Нет, я бы так не сказала, – прямо отвечаю я.

– Но разве все те преступники не оказались в тюрьме?

– На слишком короткий срок.

– И тем не менее, миссис Фрост, – ведет свое Квентин. – Для двенадцати детей вы заставили правосудие работать.

– Вы не понимаете! – с жаром отвечает она. – Это был мой ребенок. Мой долг как прокурора совсем в другом. Я должна для каждого из них, насколько могу, вершить справедливость. И я делала это. Все остальное, что происходило за пределами зала суда, – дело их родителей, не мое. Если мать решила податься в бега, чтобы держать ребенка подальше от отца-насильника, – это ее решение. Если мать не может смириться с приговором и убивает насильника – я не имею к этому никакого отношения. Но на этот раз я уже не прокурор. Я становлюсь матерью. И уже от меня зависит, что предпринять, чтобы обезопасить своего сына… любыми путями.

Именно этого момента Квентин и ждал. Четко уловив ее гнев, он подходит ближе к свидетелю.

– Вы сейчас намекаете, что вашему сыну полагается справедливости больше, чем другому ребенку?

– Те дети – моя работа. Натаниэль – моя жизнь.

Фишер Каррингтон тут же вскакивает с места:

– Ваша честь, мы бы хотели объявить небольшой перерыв.