Роковое совпадение

– Почему, Фишер? Почему нельзя объяснить несчастным двенадцати присяжным, что между хорошим поступком и плохим – тысяча оттенков серого? Квентин добьется обвинительного приговора потому, что сказал им, о чем я думала в тот день. Если я выступлю в качестве свидетеля, я расскажу им свою версию. Я могу объяснить, что я сделала, почему это было неправильным, почему тогда я этого не понимала. И присяжные либо засадят меня в тюрьму… либо отправят домой к сыну. Как не воспользоваться таким шансом?

Фишер смотрит в стол.

– Продолжайте в том же духе, – говорит он после минутного размышления, – и я, возможно, найму вас на работу, когда мы закончим с этим делом. – Он начинает загибать пальцы. – Отвечайте только на мои вопросы. Как только начнете поучать присяжных, я лишу вас слова. Если я упоминаю о временном помешательстве, черт побери, найдите способ это подтвердить, не клевеща на себя. Если покажете свой нрав – приготовьтесь приятно провести в тюрьме долгие годы.

– Хорошо.

Я вскакиваю, готовая вернуться в зал.

Но Фишер не спешит вставать.

– Нина, просто чтобы вы знали… Даже если вам не удастся убедить присяжных, меня вы убедили.

Три месяца назад, если бы я услышала такое от адвоката, я бы рассмеялась. Но сейчас я улыбаюсь Фишеру и жду, пока он подойдет к двери, где стою я. Мы входим в зал суда одной командой.

Зал суда за последние семь лет стал мне домом родным. На некоторых он наводит страх, но только не на меня. Я знаю правила: когда подойти к секретарю, когда обратиться к присяжным, как отклониться назад и прошептать что-то кому-то на галерке, не привлекая к себе внимания. Но сейчас я сижу в том месте этого дома, где раньше никогда не бывала. Двигаться мне нельзя. Нельзя делать то, что я делаю обычно.

Я начинаю понимать, почему многие боятся суда.

Свидетельская трибуна такая маленькая, что я упираюсь в нее коленями. В меня, словно крошечные иголки, впиваются взгляды сотен людей. Я думаю о том, что говорила сотням свидетелей за свою карьеру: «Все, что от вас требуется, – это сделать три вещи: выслушать вопрос, ответить на него и замолчать». Помню, что постоянно повторял мой начальник: лучшие свидетели – водители-дальнобойщики и рабочие на сборочном конвейере, потому что они намного более сдержаны на язык, чем, скажем, адвокаты с избытком образования.

Фишер протягивает мне ордер на арест Калеба:

– Нина, зачем вы выписали этот ордер?

– В то время я думала, что Натаниэль указал на моего мужа как на человека, который подверг его сексуальному насилию.

– Что-то в поведении вашего мужа заставило вас в это поверить?

Я нахожу в зале Калеба и качаю головой:

– Абсолютно ничего.

– Однако вы предприняли беспрецедентный шаг и выписали ордер на арест своего мужа, чтобы ограничить его встречи с вашим общим сыном?

– Я сосредоточилась только на том, чтобы защитить сына. Если Натаниэль сказал, что его обидел отец… я сделала единственное, что могла, чтобы его защитить.

– Когда вы решили аннулировать ордер? – спрашивает шифер.

– Когда поняла, что сын жестом показывал «отец», но имел в виду не Калеба, а священника.

– И тогда вы поверили, что обидчик – отец Шишинский?

– Этому было много причин. Во-первых, врач сказал, что в анальный проход вводился инородный предмет. Потом жест Натаниэля. Потом он шепотом признался детективу Дюшарму, и его признание звучало как «отец Глен». И наконец, детектив Дюшарм сообщил мне, что обнаружил трусы моего сына в церкви Святой Анны. – Я сглатываю ком. – Я семь лет провела, складывая кусочки головоломки, чтобы представить в суд то или иное дело. Я просто поступила так, как считала для себя абсолютно логичным.

Фишер бросает на меня разъяренный взгляд. «Абсолютно логичным». Ох, черт!

– Нина, пожалуйста, внимательно слушайте мой следующий вопрос, – предостерегает адвокат. – Когда вы поверили, что отец Шишинский изнасиловал вашего сына, что вы почувствовали?

– Я была совершенно раздавлена. Этому человеку я доверяла все свои мысли и страхи, ему верила вся моя семья. Я доверила ему своего сына. Я злилась на себя за то, что слишком много работала: если бы я чаще бывала дома, то, вероятно, могла бы предотвратить беду. Я была разбита, потому что сейчас, когда Натаниэль назвал подозреваемого, я знала, какой последует…

– Нина, – прерывает меня Фишер.

«Ответила на вопрос, – мысленно пнув себя ногой, напоминаю я себе. – И заткнись».

Браун улыбается.

– Ваша честь, пусть закончит отвечать на вопрос.

– Да, мистер Каррингтон, – соглашается судья. – Я тоже вижу, что миссис Фрост не закончила.

– Я все сказала, – быстро отвечаю я.

– Вы обсуждали с психиатром, что будет лучше для вашего сына?

Я качаю головой:

– Лучше не будет. Я вела множество дел, где потерпевшими выступали дети. Даже если Натаниэль окрепнет и снова заговорит… даже если пройдет год-другой, прежде чем дело передадут в суд… священник никогда не признается в том, что совершил. А это значит, что все будет зависеть от моего сына.

– Что вы имеете в виду?