Роковое совпадение

– Несколько недель Нина Фрост жила в аду, которого не пожелаешь никому из родителей. Она узнала, что ее пятилетнего сына изнасиловали. И хуже того, полиция назвала предполагаемым насильником священника – человека, которому она доверяла. Преданная, раздавленная, переживающая за сына, она начинает терять ориентиры добра и зла. Она едет в суд в то утро, чтобы присутствовать на предъявлении обвинения, и в ее голове бьется единственная мысль: она должна защитить своего сына! Нина Фрост как никто знает, как работает система правосудия и… оказывается бессильной в случаях с насилием детей. Она как никто другой понимает правила американской судебной системы, потому что в течение семи лет ежедневно с ними сталкивается. Но тридцатого октября, дамы и господа, она была не прокурором. Она была мамой Натаниэля. – Он становится рядом со мной. – Пожалуйста, выслушайте все. А когда будете принимать решение, принимайте его не только головой. Но и своим сердцем.

Мо Бедекер, владелец оружейного магазина, не знает, куда деть свою бейсболку. Приставы заставили ее снять, но у него спутанные и грязные волосы. Он кладет бейсболку на колени и причесывается пальцами. При этом он видит свои ногти – под кутикулами грязь и смазка, въевшаяся после воронения, – и поспешно прячет руки.

– Да, я ее узнаю, – говорит он, кивая на меня. – Как-то она заглядывала ко мне в магазин. Подошла прямо к прилавку и сказала, что хочет купить полуавтоматический пистолет.

– Вы раньше ее встречали?

– Нет.

– Она осматривалась, когда вошла? – уточняет Квентин.

– Нет. Она ждала на стоянке, пока я открою магазин, а потом подошла прямо к прилавку. – Он пожимает плечами. – Я тут же навел о ней справки, и, поскольку она оказалась чистой, я продал ей то, что она хотела.

– Она просила патроны?

– Двенадцать штук.

– Подсудимая просила показать, как обращаться с оружием?

Мо качает головой:

– Она заверила, что знает.

Его показания накрывают меня, как волной. Я вспоминаю запах того небольшого магазинчика, необработанное дерево на стенах, за прилавком изображения винтовок «Ругер» и оружия фирмы «Глок». Вспоминаю, какой старомодной была касса и как она издавала «дзинь». Сдачу он дал мне новенькими двадцатидолларовыми банкнотами, каждую просмотрел на свет, рассказывая, как отличить подделку.

К тому времени, как я вновь сосредоточиваюсь на происходящем, Фишер уже приступил к перекрестному допросу:

– Чем занималась моя подзащитная, пока вы наводили о ней справки?

– Она постоянно смотрела на часы. Расхаживала по магазину.

– В магазине еще были покупатели?

– Нет.

– Она сказала, зачем ей пистолет?

– Это не мое дело, – отвечает Мо.

На одной из двадцаток, что он дал мне на сдачу, было что-то написано – мужская подпись.

– Я как-то расписался на одной, – рассказал мне в то утро Мо, – и, клянусь Богом, через шесть лет ко мне вернулась эта же купюра. – Он протянул пистолет, который обжег мне руку. – То, что находится в обращении, всегда возвращается бумерангом, – произнес он, но в тот момент я была слишком поглощена своими мыслями, чтобы принять его слова за предостережение.

Оператор, снимающий процесс для ТВ-6, согласно схеме Квентина Брауна, которая изображала зал суда в Биддефорде, находился в углу. Когда видеокассета соскальзывает в видеомагнитофон, я не свожу глаз с присяжных. Я хочу наблюдать за тем, как они смотрят на меня.

Возможно, один раз я и видела этот фрагмент. Но это было много месяцев назад, когда я верила, что поступила правильно. Мое внимание привлекает знакомый голос судьи. Я не могу удержаться и вглядываюсь в маленький экран.

Мои руки дрожат, когда я поднимаю вверх пистолет. Безумные глаза широко распахнуты. Но движения плавные и красивые, как в балете. Когда я прижимаю пистолет к голове священника, моя собственная дергается назад, и на один ошеломляющий миг мое лицо разделяется на маски – комедии и трагедии: на одной половине печаль, на второй облегчение.

Звук выстрела такой громкий, что, даже услышав его на кассете, я вздрагиваю.

Крики. Плач. Голос оператора: «Ни фига себе!» Потом камера заваливается на сторону. Видны мои ноги, перелетающие через заграждение, и слышен глухой шум падающих приставов, прижимающих меня к земле. А вот Патрик.

– Фишер, – шепчу я. – Меня сейчас вырвет.

Ракурс опять меняется, камера падает на пол на бок. Голова священника лежит в расплывающейся луже крови. Половины головы просто нет, а пятна и капли на записи свидетельствуют о том, что брызги мозгового вещества попали на объектив видеокамеры. С экрана на меня тупо уставился один глаз. «Я убила его? – Это мой голос. – Он умер?»

– Фишер… – Зал суда вращается перед глазами.

Я чувствую, как рядом со мной встает адвокат.

– Ваша честь, я бы просил объявить короткий перерыв…

Но уже поздно. Я вскакиваю с места, спотыкаюсь о ворота заграждения, бегу по проходу, а за мной мчатся два пристава. Я выбегаю через двойные двери из зала суда, падаю на колени, и меня тошнит до тех пор, пока в желудке не остается одно только чувство вины.