Хмурый Авдеев отдал карточки вновь подошедшей Савиновой, складывавшей их в шляпу своего мужа, и когда все они оказались собранными, игра началась. Первый фант загадывала хозяйка торжества, пользуясь своим правом, и выпал он, как нарочно, Александре.
Но она уже не волновалась как прежде, с кем-то из присутствующих она успела вскользь познакомиться, а другие не выражали особой враждебности. Разве что один из них? – невысокий тощий господин в чёрном, лет сорока пяти, с родимым пятном на щеке и тёмными усами. Голицын потом сообщил, что это не кто иной, как Андрей Юрьевич Митрофанов, собственной персоной.
"Страсть как похож на дочь, – мысленно вынесла вердикт Александра, – так же волком смотрит!"
Фант оказался лёгким: всего лишь сказать фразу "Доброе утро!" на всех известных языках. Что ж, это вышло даже забавным – особенно видеть, как на лицах некоторых господ, явно знавших о плебейской подружке молодого графа, пренебрежённая ухмылка сменяется удивлением, когда она произнесла вполне уверенно – сначала на французском, затем на английском, затем на итальянском (знание латыни помогло), затем, смеясь, на родном русском. После чего полковник Герберт деликатным покашливанием напомнил ещё кое о какой нации, всем известной, но, увы, не упомянутой в сердечном пожелании доброго утра.
Александра невольно рассмеялась, прижав руку к груди, и громким шёпотом сказала:
– Я думала, не положено. У нас с Германией война, как-никак!
Супружеская чета Штайгеров – и та оценила шутку, и под конец своей маленькой сценки Александра умудрилась очаровать практически всех собравшихся под этой крышей, на радость Алёне и графине Софьи Авдеевой.
– Она просто чудо, – шепнул полковник Герберт князю Голицыну-старшему, а младший Голицын вздохнул и сказал Сергею:
– Тебе страшно повезло, братец. Ох, и повезло же тебе!
И лишь Иннокентий Иноземцев молчал, во все глаза наблюдая за барышней, словно боялся что-либо упустить. Пришла её очередь загадывать, и Александра придумала интересное задание – сплясать венгерку. Выпало исполнять полковнику Герберту, от которого, как от человека военного, никто не ждал особенной пластичности, но не одной Саше суждено было удивлять всех этим вечером.
Вызванный дворецкий вместе с горничной убрали ковёр, освобождая деревянные полы, и в течение следующих пяти минут гости с удивлением наблюдали отменный заводной танец бывалого вояки, выдававшего такие пируэты своими лакированными штиблетами, что позавидовала бы даже таборная цыганка.
– Во даёт!
– Где это он так научился?
– Какая пластика! – слышалось отовсюду, и лишь одна Катерина Савинова догадалась сесть за рояль и аккомпанировать полковнику весёлым мотивом. Собравшиеся хлопали в ладоши в такт музыке, а полковник плясал и плясал, покуда не выбился из сил.
Софья Владимировна тактично напомнила Герберту о его ранении, но полковник лишь отмахнулся. И спросил у Александры, довольна ли она исполнением, или же продемонстрировать ещё? Саша заверила, что довольна сверх меры, но общество потребовало продолжения, и вот полковник отплясывал под весёлые мотивы уже в компании с самой хозяйкой торжества.
И было в самом деле весело! Александра не ожидала от себя ничего подобного, заметив, что и сама она непроизвольно хлопает в ладоши вместе со всеми, в такт музыке, окончательно потерялась в собственных чувствах. Обратиться бы к Серёже, попросить помочь разобраться – но вот беда, Серёжа сегодня сам не свой и, наверное, уже жалеет, что вообще позвал её.
Своему фанту полковник загадал отжаться двадцать раз от пола, и выпало Авдееву.
– Эка ты, братец, попал! – прокомментировал Голицын, но Сергей отказываться не стал, правда, заранее честно предупредив, что все двадцать может и не осилить.
– Ну, сколько получится, – щедро разрешил полковник, подкручивая тёмный ус и хитро поглядывая на Александру. Она осталась стоять возле двери на веранду, вместе с Голицыным, вдвоём. Как только объявили фанты, Иноземцев позорно сбежал, то ли считая буржуйские торжества слишком низменными для своей пролетарской души, то ли попросту испугался опозориться. Его бегство Антон не прокомментировал, а вот после выхода Сергея негромко пояснил Саше:
– Полковник извечно к нам цепляется. Считает, недостойно отсиживаться в тылу, покуда идёт война. Но не все же так яростно рвутся в бой, как он! Большинству из нас есть что терять. А у него никого нет, ни жены, ни детей, и жизнь свою он считай что прожил. Почему бы не повоевать напоследок?
Это была больная тема и, наверное, затрагивать её было неэтично. С любым, кроме Голицына, для которого вообще не существовало запретных тем.
– А вы почему не пошли? – спросила Саша всё-таки. Она была уверена, откровенный и простодушный Голицын не обидится на этот вопрос и лгать не станет. И верно: Антон лишь пожал плечами, поскольку ответ был очевиден.
– Из наших мало кто пошёл. Как правило, выправляются необходимые освободительные бумаги, для тех, кто может себе это позволить, – без малейшего стеснения сказал он и добавил: – У меня, например, закрытый перелом обеих ног, я непригоден к военной службе.