Роджер Бэкон. Видение о чудодее, который наживал опыт, а проживал судьбу

Ученые люди стали обычными людьми в Европе XIII века. Ученость – массовое явление общественной жизни в Европе той поры. «Так совершилось в Европе первое перепроизводство людей умственного труда, обслуживающих господствующий класс: им впервые пришлось почувствовать себя изгоями, выпавшими из общественной системы, не нашедшими себе места в жизни», – пишет Ле Гофф. Именно из этих изгоев рекрутировалось ученое вагантство. Жесткий порядок, в твердых границах которого воспроизводилась эта ученость, пришел в соприкосновение с ученостью социально неустроенной, люмпен-подобной и потому относительно свободной, готовой прибрать к рукам предмет для собственного дела: ученый человек (учащийся и учащий – в указанном смысле) это свое казавшееся пустым ученое умение во имя отнюдь не пустого смысла готов приспособить к какой-нибудь полезной вещи – к вагантским песенкам, например, начавшим расшатывать сработанное на века здание средневекового мира. Полая с виду, ученость – предмет. Ученые скитальцы, облаченные духовным званием и потому неподсудные светскому суду, ваганты славили собственным песенным делом латинскую лиру, апеллируя к светскому «вежеству» уже выученных господ –светских и духовных. Авессалом Сен-Викторский жаловался, что у епископов «палаты оглашаются песнями о подвигах Геркулеса, столы трещат от яств, а спальни – от непристойных веселий». Так ученость впускала в свои пустые пространства незатейливые радости мира. А мир, напротив, овладевал «вежественной» наукой ученого слова. Но и то, и другое было единой текстосозидающей жизнью средневековых ученых людей. Странно: безупречно вышколенная ученость оказалась закваской этого человеческого – в мире и в лоне церкви – брожения. «Школяры, – говорил монах Гелинанд, – учатся благородным искусствам – в Париже, древним классикам – в Орлеане, судебным кодексам – в Болонье, медицинским припаркам – в Салерно, демонологии – в Толедо, а добрым нравам – нигде». Яснее не скажешь: ученость сама по себе; добрые нравы – тоже. И только потому – их новое, восстановительное средостение, в результате которого и ученость, и добронравный мир могут стать взаимно иными. В недалекой перспективе – «Сумма теологии» Фомы Аквинского – нерушимый и последний, как думал ее автор, образец ученой мысли. Двери университета – обитель и крепость средневековой ученой касты – распахнулись. В большой мир вещей, каждая из которых – теперь уже не только след творческой мудрости божией, но, может быть, хороша сама по себе. А так это или не так, сможет сказать только ученый, обратившийся к вещи прямо и «на ты», исследующий ее сущность, а не выявляющий в слове, через слово и при помощи слова ее запредельный смысл. Но все это – только возможность, начать осуществлять которую предстоит XIII веку – веку Роджера Бэкона.

А пока ученое сословие неукоснительно рассчитывает учебный процесс в собственном цехе – университете: оно – раздельно – учится и учит правильно учить и правильно учиться. А чтобы дела шли лучше, университетская корпорация свято хранит свою автономию, хотя и живет под присмотром церкви; интернациональна, но не чужда покровительства светской власти; переезжает с места на место, уча и учась, потому что нища и не владеет никаким имуществом – даже зданием; свободна в главном – в собственной сфере: производстве и воспроизводстве учености как таковой. Но и жесткая в технологически рациональных разработках этого дела, потому что ради него – с прицелом на сокровенный смысл, конечно, – она и есть. И тогда предмет знания действительно может стать (потом станет) всепоглощающей почти исследовательской страстью выученного, вышколенного интеллектуала последующих веков. Как музыкант, абсолютно владеющий грамотой своего дела, может теперь подумать о созвучии душ – своей собственной и исполняемого им композитора. Порядок во имя воли, воли свободного, высвобожденного дела. Университетская вольница во имя ученой порядочности: камень к камню, слово к слову, волосок к волоску…

Тщательность в учебе – в характере Бэкона.

Апостольская жизнь с ее отказом от осуществления личных устремлений в материальной сфере, выдвинутая в качестве нравственного идеала личной жизни по тексту, естественно коренится в средневековой учености в области Слова, идущего от бога и отозвавшегося в ученике, возвращающегося к нему же: богословие. Университет – совершенно новая обитель этой учености. Новая потому, что это свободная корпорация учителей и учеников, магистров и студентов. (Соборная школа – иное, ибо школьный учитель, как уже сказано, подчинен капитулу; сам же – сверху вниз – учит ученика, над учеником – однонаправленный учительский акт.) Университет – еще и относительно автономен: испытания, присуждение степеней учености (бакалавр – магистр – доктор) – по крайней мере в сфере первоначальной, содержательной процедуры – дело самой университетской корпорации. Но университет еще и самоуправляем, и потому самостоятельно вырабатывать собственные правила и уставы – безусловное право университета.