Родом из ВДВ

К удивлению Игоря Николаевича, после прохода под нависшей над тропой угрюмой скалой, которая, кажется, вот-вот готова была обрушиться на испытывающих ее терпение людей, он вдруг оказался перед вооруженной группой. В ней было не более полутора десятка человек, и одеты они были совершенно по-разному: кто в потрепанном камуфляже, кто в нелепом сочетании всех возможных видов одежды – национальной, военной и спортивной. У некоторых на голове были с лихим вызовом навороченные повязки, как у головорезов. Игорь Николаевич вспомнил, что точно так же нередко повязывают платки и его десантники, что придает им грозно-величавый вид и делает их похожими на дерзких пиратов из древних легенд. Но комичность оттопыренных коленок грязных спортивных брюк и потрепанных кроссовок входила в противоречие с трагичностью, возникающей, когда глаза упирались в увесистые стволы автоматов и сталкивались со свинцово-тяжелыми взглядами «чехов». Эти люди, расположившиеся небольшими группками у камней, отдыхали и курили, сжимая в руках автоматы. Очевидно, они ждали распоряжений. При появлении Игоря Николаевича горцы с наглой угрюмой молчаливостью принялись разглядывать офицера, как порой хищники смотрят с тусклым, приглушенным блеском в зрачках на посетителей зоопарка сквозь прутья ограды. Глядя на видавших изнанку жизни чернобородых воинов со злобными взглядами и оскаленными выражениями лиц, он подумал: вот оно, обличье войны, ненасытная ненависть волчьей стаи. Эти люди, готовые зубами разрывать человеческую плоть, стояли, словно разбуженные тени далекого прошлого. В самом деле, они ничем не отличались от средневековых пилигримов, отрешенных и беспощадных искателей Гроба Господнего. Или от воинов Римской империи, продавших душу ради радости легкой наживы и вечного вожделения насилия. И чем больше офицер всматривался в остервенелые лица этих диких людей, чем больше впитывал их мертвую ауру, чем больше ощущал их примитивные, звероподобные устремления, вызывающие ужас и неприятие у нормальных людей, тем больше он переполнялся лютой ненавистью к ним, желая одного: истреблять их, без сожаления и раздумий. Удивительно, но он не мог выделить из толпы ни одного лица: одинаково горящие углями кровожадные глаза, выражающие готовность горцев в любой момент отразить нападение. Просто масса. Масса обезумевшего зверья. Потревоженный осиный рой. Но потревоженный, между прочим, ими самими – россиянами. «Интересно, а ведь, пожалуй, и десантники выглядят точно так же, когда врываются в их селения, каждое из которых – искусно сформированный укрепрайон, – мелькнуло почему-то у Игоря Николаевича в голове. – И точно так же эти потрясенные вторжением на их территорию люди горят жаждой мести нам, пришельцам великой империи, диктующей им свои права на их территории. Но наплевать нам на их чувства и желания, мы тут сила, а силу слушают всегда! Все в мире всегда было, есть и будет свершаться по закону джунглей!»

Громила с густой бородой круто повернулся к комбату, продемонстрировав ему свое большое круглое лицо и грозный орлиный нос с горбинкой, и знаком показал остановиться. Взгляд этого человека оставался угрюмым. «Разве с такими можно договариваться? – подумал комбат. – Эх, зря, кажется, поперся в логово». Теперь Игорю Николаевичу было неуютно под испытующими взглядами чеченцев. Насупившись, по-командирски взявшись руками за портупею, так, чтобы большие пальцы провалились под ремень, а локти образовали острые, как бы защищающие его углы, он отвернулся и стал смотреть куда-то вдаль. Пальцами он тихо гладил грубую, добротно выделанную кожу портупеи, и эти малозаметные чужому глазу движения немного успокаивали его. Он всегда принимал такую позу, когда чувствовал себя неуверенно, но сейчас стало особенно тошно: никто уже не мог поручиться за следующую минуту зыбкого бытия.

Но так продолжалось совсем недолго. Не прошло и минуты, как к нему подошел чеченец помоложе, в камуфляже и разгрузнике, с ухоженными короткими бородой и усами и проницательными хитрыми, как у кота, глазами.

– Э-э-э-э, – зацокал он языком с деланым удивлением, – нэ ждали, что Дэд сам заявится. – После этих слов его губы скривились в подобии улыбки, казавшейся мрачно-зловещей еще и оттого, что в ряду мраморно-белых зубов обнажился один потемневший. Комбат вздрогнул при звуке своего училищного имени – немногие люди знают, как его называют близкие товарищи. В звуке, разнесшемся дробным эхом по скованному скалами пространству, офицеру почудилась некая недосказанная тайна.