Родительский дом

И это сказал правду: бывшее поле у Чайного озерка теперь, как заклятое. Туда, где принял гибель Кузьма Холяков, уже ногой не ступит.

По выходе из села, на большаке, навстречу прокатился молоковоз. Из окошка кабины высунул голову Колька Саломатов, шофер, парень не в отца и не в деда Василия — худосочный, жилистый и носатый. Завидев на обочине Согрина, помахал рукой. Жених для Таньки не очень фартовый, но было бы лучше отдать за него, чем отпускать ее в семью Гурлева. Парень едет, очевидно, на молочную ферму, оттуда повезет свежее молоко в Калмацкое на завод, а если не дурак, всегда может на своей машине лишнюю деньгу зашибить. Шоферу деньги сами напрашиваются: кого-то по пути подвезет от села к селу, кому-то между делом подбросит груз. «С дедом Василием, бывало, не раз сиживали за одним столом на гулянках, — подумал Согрин. — Маленько родней приходились. Так нажитое мной не в чужие руки попало бы».

Вид поскотинных бугров, прежде голых, а теперь засеянных травами, не радовал, и Согрин поторопился миновать их. Неподалеку, чуть в стороне от Калмацкой дороги, есть в лесу болото Камышное. Застойная вода из него отходит в протоку, и тут небольшой ложок с чистым родником. Вода прозрачная, чище стекла; на донышке, как на ладони, видны обточенные струей гальки и камушки, а самой воды словно нет совсем. Возле берега болота ложок оброс резучей осокой и красноталом, тут же склонилась над водой плакучая ива, расщепленная молнией. «Экое диво! — удивленно подумал Согрин, присаживаясь в ее тень. — С малых лет помню родник, а все еще течет не переставая. Какая же сила заложена в нем?» И покосился на зреющие у опушки леса хлеба: «Тоже сила!»

Здесь у родника, в благодати млеющего под солнцем разнотравья, настроение поправилось. «Хорошо, как у себя в саду или как у друга в гостях, — довольно подумал Согрин. — Всегда бы, вечно бы так!» Сняв пиджак, расстелил его у родника, шляпу повесил на сухой сучок ивы, разулся, оголив ноги, а потом с удовольствием макал печенье в холодную воду, не торопясь, жевал, подбирая крошки. Вот она, тишина! Даже слышно бунчание пчелы, перелетающей с цветка на цветок. Но и тут все живое стремится одерживать верх для себя. Вот малая пичуга ловит на лету мух. Вот между обвислыми ветками ивы паук плетет свою сеть. Старый, будто затерянный мир…

Вскоре чуткое ухо Согрина уловило приближающийся рокот автомашины. Приподняв голову, он увидел, как из перелеска, по давно заросшей полевой дорожке, вывалился колхозный молоковоз. Затормозив машину, Колька Саломатов вышел из кабины на полянку, воровато оглянулся вокруг и достал из-под кузова порожнее ведро. «Наверное, в радиаторе мало воды, — сообразил Согрин. — Не налил вовремя, разиня!» Однако, зачерпнув воды, Колька не стал отвинчивать пробку радиатора, а, снова оглянувшись вокруг, залез на верх цистерны и добавил воду в молоко. Так он повторил три раза, из чего Согрин понял, что парень наверняка намерен поживиться. И промолчал бы, не стал бы его отвлекать, как вдруг спасительная мысль озарила голову. Таки дождался удачи! И, приподнявшись от родника, громко крикнул:

— Ты, сукин сын, чего тут вытворяешь?

— А-а! — испуганно попятился Колька. — А, дед Прокопий! Я ничего…

— Как это «ничего»! Молоко по количеству вроде в порядке, зато жирность тю-тю! На коров или на доярок поклеп! Вот пойду сейчас в правление, доложу Гурлеву, в тюрьму сядешь, варнак!

— Неужели донесешь, дед Прокопий? — срывающимся голосом спросил Колька. — На первый раз прости за ошибку!

— Ошибка-то, поди уж, не первая! Ишь, как навострился болото доить. Люди трудятся, ты же их грабишь! — И затем ровнее добавил: — Ты ведь не из простой породы, из раскулаченной. Тебе за малый промах скидку не дадут! Затаился-де кулацкий последыш!

— Теперь такого в помине нет! — возразил Колька, понурив голову и опустив плечи. — Но все же прошу, дед Прокопий, не выдавай! Я за то тебя, дед Прокопий, отблагодарю…

— Чем это можешь ты рассчитаться?

— Не знаю! Как скажешь…

— Ну, если уж только услуга за услугу, — мягче и дружелюбнее произнес Согрин. — Как прежде рядились: баш на баш, без придачи! За грех-то грехом рассчитайся!

— Какой же грех?

— Пустяковый. Сделай и на всю жизнь замолчи.

— Какой же пустяк, дед Прокопий, если навек замолчать? — отходя от испуга, спросил Колька. — На худое дело я не решусь, дед Прокопий!

— Воровать молоко разве не худо?

— Ладно, я подумаю, дед Прокопий.

— Смотри, парень! — погрозил пальцем Согрин. — Я тебе доверюсь, а не пытайся меня обмануть. Сболтнешь, пеняй на себя! Я сяду в автобус и в город укачу, а тебе тут жить надо дальше. И ведь ничего против меня не докажешь! Слова к делу не пришивают.

— Лишь бы по силам.

— Сила не нужна, только смекалка.

— Не пойму никак? — насторожился Колька. — Мудрено говоришь.

— Я на свой бывший дом глядеть не могу! — решительно сказал Согрин. — Он, как бельмо! Ясно! Буду рад, если однажды сгорит дотла…

— Его скоро начнут ломать, — понял Колька. — Без поджога…