Роботы утренней зари

— Это тебе кажется. В действительности, тебя бы вели специфические обстоятельства. Ты обнаружил бы, что не можешь обобщать, — сказал Жискар. — Вот так и со мной. Подталкивая Землю и удерживая Аврору, я сделал для доктора Фастольфа невозможным убедить аврорское правительство поддерживать политику эмиграции и пустить в Галактику две распространяющиеся силы. Я не мог помочь! Но понимал, что и часть его трудов пропала даром. Это наполняло его отчаянием, и, возможно, ускорило его смерть. Я чувствовал это в его мозгу, и это было больно. И все-таки, друг Дэниел, если бы я не сделал то, что сделал, это сильно уменьшило бы земную способность к экспансии, не улучшив аврорского продвижения в этом направлении. Тогда доктор Фастольф потерпел бы двойное крушение — как с Землей, так и с Авророй, и доктор Амадейро оттер бы его от власти. Чувство поражения было бы для него еще сильнее. Я был глубоко предан доктору Фастольфу в течение его жизни, поэтому я выбрал тот курс действий, какой бы ранил его меньше, и по мере возможности не вредил бы другим индивидуумам, с которыми имел дело. Если доктор Фастольф постоянно расстраивался от своей неспособности убедить аврорцев и вообще космонитов идти на новые планеты, то он, по крайней мере, радовался активной экспансии землян.

— А ты не мог бы подтолкнуть оба народа: и землян, и аврорцев, чтобы полностью удовлетворить доктора Фастольфа?

— Мне это приходило в голову. Я рассмотрел возможность и решил, что не смогу. Чтобы склонить к экспансии землян, требовалось пустяковое изменение, не приносящее вреда. Для попытки сделать то же самое с аврорцами нужно было многое изменить, и это могло повредить. Первый Закон запрещает это.

— К сожалению.

— Да. Подумать только, что я мог бы сделать, если бы имел возможность радикально изменить образ мыслей доктора Амадейро! Но как я мог изменить его твердое решение противодействовать доктору Фастольфу? Это все равно, что силой повернуть его голову на сто восемьдесят градусов. Такой поворот самой головы, либо ее содержимого, мог бы с равной эффективностью убить его. Ценой моего могущества, друг Дэниел, является страшно разрастающаяся дилемма, в которую я постоянно погружаюсь. Первый Закон, запрещающий вредить людям, обычно имеет в виду физический вред, который мы легко видим и о котором можем легко судить. Но человеческие эмоции и повороты мыслей понимаю только я, и поэтому я знаю о более тонких формах вреда, хотя и не вполне понимаю их. Во многих случаях я вынужден действовать без настоящей уверенности, и это вызывает постоянный стресс в моих проводниках. И все-таки, я чувствую, что сделал хорошо. Я провел космонитов мимо критической точки. Аврора знает об объединенной силе, поселенцев, и будет вынуждена избегать конфликтов. Космониты должны понять, что применять репрессии уже поздно, и наше обещание Илайджу Бейли в этом смысле выполнено. Мы поставили Землю на курс к заполнению Галактики и образованию Галактической Империи.

В это время они уже возвращались к дому Глэдии, но теперь Дэниел остановился, и прикосновение к плечу Жискара заставило остановиться и его.

— Картина, нарисованная тобой, привлекательна. Партнер Илайдж гордился бы нами. Он сказал бы: «Роботы и Империя», и, наверное, похлопал бы меня по плечу. Однако, как я уже говорил, мне что-то не по себе. Я беспокоюсь.

— Насчет чего?

— Хотел бы я знать, миновали ли мы кризис, о котором говорил партнер Илайдж много десятилетий назад. Это точно, что для космических репрессалий слишком поздно?

— Почему ты сомневаешься?

— Из-за поведения доктора Мандамуса во время его разговора с мадам Глэдией.

Жискар пристально посмотрел на Дэниела. В тишине слышался шорох листьев под холодным ветром. Облака рассеялись, скоро должно было выглянуть солнце. Их беседа в телеграфном стиле заняла мало времени, и они знали, что Глэдия еще не удивляется их отсутствию.

— Что встревожило тебя в этом разговоре? — спросил Жискар.

— Я имел возможность в четырех разных случаях наблюдать, как партнер Илайдж решал запутанную проблему. В каждом из этих четырех случаев я обращал внимание на его манеру вырабатывать полезные заключения из ограниченной и даже сбивающей столку информации. С тех поря всегда пытался в меру своих ограниченных возможностей думать, как он.

— Мне кажется, друг Дэниел, ты хорошо это делаешь.

— Ты, конечно, обратил внимание, что у доктора Мандамуса было два дела к мадам Глэдии. Он сам подчеркнул этот факт. Одно дело касалось лично его — произошел он от Илайджа или нет, Второе — просьба, чтобы мадам Глэдия приняла поселенца и потом сообщила бы о беседе. Второе дело, видимо, было важно для Совета, первое же важно только ему самому.

— Мандамус представил дело о происхождении как важное и для доктора Амадейро, — сказал Жискар.