Рижский редут

– Сурок прав, по части бюста тут, сдается, большая недохватка. Да еще взгляд и вся повадка – как у гусарского корнета, что рисуется перед барышнями, – тут мой дядюшка тихо ахнул: – Полно, девица ли она?

– Ты о чем? – удивленно спросил я.

– Не мужчина ли это, наряженный в белое платьице? – пояснил свою мысль Артамон. – Мало того, что плечи широки, так еще и нос, и подбородок…

– А что, у женщины не может быть носа с горбинкой? И подбородок таков из-за поворота головы, – возразил я.

– Мужчина, – уверенно сказал Сурок. – Трудно ли обмотать голову полосатым шарфом и выпустить из-под него накладные кудри?

– Ты этак договоришься, что перед нами – вовсе плешивый мужчина! – одернул я племянника. – И будьте последовательны, господа. Если наш противник – женщина, то логично предположить, что она хранит в медальоне портрет мужчины. Но если наш противник мужчина, то, значит, на миниатюре – дама или девица!

– Какого черта ты, Морозка, остался в этой треклятой Риге? – наконец додумался спросить Артамон. – Почему ты не поехал с нами в столицу? Там ты уж как-нибудь пережил бы неверность своей красавицы, зато сейчас не влип бы в дурацкую историю!

– А вам не пришлось бы напрягать последние мыслительные способности, чтобы меня вытащить! – огрызнулся я, и он, право, заслужил такой злой ответ.

– Тихо! Тихо! – прикрикнул на нас обоих Сурок. – Давайте по порядку, господа. Допустим сперва, что это странное существо, мусью Луи, – женщина. Допустим! Сделаем такую гипотезу! Что тогда на портрете? Тогда это мужчина, переодетый в даму. Но в чем смысл такого маскарада? Кабы эта ваша Луиза была юной девицей и желала иметь при себе портрет своего кумира, не получая за него оплеух от маменьки, то вполне могла бы заказать миниатюру, на которой он изображен в дамском облике. Но она – допустим, всего лишь допустим, что она! она! – особа, сколько я мог понять, немолодая и совершенно свободная. Она-то ведь от мужа не удирала?

– Кто его разберет… – я снова стал вспоминать, говорила ли что о Луизе Натали, и оказалось, я не знаю даже фамилии француженки или француза, впрочем, она мне и не была нужна.

– Может, Луиза, если она все же дама, хранит портрет с тех времен, когда была юной девицей и боялась маменькиных оплеух? – предположил Артамон.

– Побойся Бога, Артошка! Разве двадцать лет назад дамы так наряжались? – воскликнул мой племянник как самый старший и лучше всех нас помнивший былые времена. – Портрету никак не более пяти лет.

– Коли ты такой умный, Сурок, что еще о нем скажешь?

– Работа тонкая. Ежели это девица, то, сдается, девица из знатного семейства…

– С чего ты взял?! – едва ль не хором закричали мы.

– Коли бы мещанка или купчиха – для такого случая все, что в шкатулке есть, на себя бы повесила, да еще велела бы художнику лишнего пририсовать. А тут, извольте видеть, даже ниточки жемчужной нет.

Мы переглянулись – похоже, Сурок был прав.

– Стало быть, горничная твоей Натали, взятая за ловкость из модной лавки, где она Бог весть чем промышляла, уж это я знаю доподлинно, какие в лавках дела творятся… – начал Артамон и, зацепившись за какое-то малоприятное воспоминание, замолчал.

– …или же скрывалась в модной лавке, переодевшись в юбку и чепец, – напомнил Сурок о том, что Луиза, скорее всего, окажется мусью Луи.

– …питает нежные чувства к аристократке или аристократу, для чего-то переряженному дамой, – завершил я. – Чушь какая-то, господа.

– Чушь и околесица, Морозка, – согласился Артамон. – И все же это ниточка, давай-ка размотаем клубочек. Прежде всего, когда и где мог быть нарисован сей двуполый портрет?

– Коему не более пяти лет, – вставил Сурков. – Стало быть, вопрос упрощается. Где жила мадам Луиза, или же мусью Луи, пять лет назад?

– Для этого нужно бы спросить у твоей Натали, когда она познакомилась с француженкой, – совершенно не щадя моих чувств, заметил Артамон.

Он называл Натали моей по старой памяти, как будто мы все еще сидели в кают-компании фрегата сенявинской эскадры.

– Очевидно, став замужней дамой и получив возможность тратить деньги в модных лавках, – вместо меня отвечал Сурков. – Когда ее выдали замуж?

И этот прехладнокровно бередил мою рану!

– Более четырех лет назад, – буркнул я.

– Из чего следует, что портретик сей был написан, скорее всего, с натуры в Санкт-Петербурге, – заключил Артамон. – Что нам это дает?

– Мне ничего. А вы из своего Роченсальма все-таки выбирались в столицу и бывали в свете, – сказал я. – По крайней мере вы всегда похвалялись своими светскими успехами. Статочно, знаете в лицо всех наших аристократок и аристократов. Вот и вспоминайте!

Родственники мои переглянулись.

– Морозка прав, – вдруг произнес Сурок. – Я видел очень похожее лицо… Дай Бог памяти… Я сопровождал кузин моих на бал… Но, господа, если это не мой бред, то история Морозкина становится совсем запутанной!.. Ежели так – то это девица… Но девица…

– Да уж говори, не томи! – воскликнул Артамон.

– Едва ли не родная племянница графа Ховрина…