Рисуко (ЛП)

— Может, — леди Чийомэ говорила ледяным тоном, — ты решила сходить к Масугу, когда его не было в комнате? Может, ты принесла отравленное вино на случай, если он вернется, а ты не закончила? Ки Сан сказал, что учил вас травам, конечно, он клянется, что у тебя хватило бы ума не использовать сразу всю бутылку макового сока.

На стене была знакомая надпись:

«Быстро падают солдаты

Битва белого и алого

Лепестки на снегу».

Каллиграфия была очень знакомой. Моего отца.

— На кого ты шпионишь? — спросила старушка. — Имагава? Им конец.

Свиток был таким же, как тот, что висел на двери в моем доме, только вместо рисунка вишневых цветов на дне пергамента был ровный круг — полная луна, метка Мочизуки.

Отец. Кисть, которую он держал как нож. Я училась писать и любила смотреть, как он практикует каллиграфию и рисование. Он сидел в нашем дворе, смотрел на голую сакуру, длинный лист рисовой бумаги лежал на низком столике. Я пыталась повторять прекрасные письмена и цветы отца кусочком земли. Он писал стихотворение в, казалось, сотый раз, начал рисовать каскад цветов, и я спросила, зачем он рисует вишню осенью. Он задумался на миг, отложил кисть и сказал:

— Лепестки падают лишь раз зимой, но в твоей памяти они падают каждый день.

— БЕЛКА! — рявкнула леди Чийомэ. — На что ты уставилась?

Не посмотрев на нее, хотя я должна была, я указала и выдохнула:

— Откуда у вас стихотворение моего отца?

Леди Чийомэ моргнула и посмотрела на свиток. Она взглянула на меня, и недовольный вид сменился знакомым расчетливым выражением.

— Твоего отца?

— Конечно! — выпалила я. — Я знаю его наизусть! Я бы узнала этот почерк везде! Клянусь, это стихотворение отца!

— Знаю, — сказала она. — Он дал его мне.

Масугу застонал.

Я моргнула, а потом вдруг вспомнила, где я, кто я. Я упала на татами, от которого пахло маринованным имбирем, и начала извиняться за грубость.

Чийомэ-сама перебила меня:

— Идем, Рисуко. Пусть Ки Сан и Миэко заботятся о лейтенанте. А ты пойдешь со мной и все объяснишь.

Я подняла голову, но она уже уходила. Я пошла за ней на холодный двор. Братишки шли по сторонам. Я не знала, защищали ли они нас и присматривали за мной.

Я чувствовала себя как в первый день, когда шла, спотыкаясь, рядом с ее паланкином, покидая деревню, дом и свою жизнь.

* * *

Мы прошли по большому залу, где был только Аимару, стоял у лестницы, ведущей в комнаты Чийомэ-сама, переминаясь с ноги на ногу. Его обычно веселое лицо было мрачным и тревожным. Он отвел взгляд от меня, когда мы приблизились.

— Щенок может идти охранять гостевой домик, — рявкнула леди Чийомэ, кивнув на Аимару. — С Миэко и Ки Саном у Масугу ничего страшнее не случится. Вы двое, — она махнула Братишкам, — следите за всем тут внизу. Не хочу, чтобы нам… помешали, — она пошла по лестнице. — Идем, Рисуко.

Я последовала за ней. На половине пути я обернулась. Братишки стояли лицами к дверям. Я глубоко судорожно вдохнула, развернулась и поспешила наверх.

Когда я вошла в комнату леди Чийомэ, она уже сидела на коленях за столиком и смешивала в мисочке чернила. Я замерла на пороге с одной ногой в воздухе, вспоминая прошлый визит в ее комнату, от этого меня сковал холод льдом.

— Куда проще идти по лестнице, чем лазать по стене, да, моя Рисуко? — сказала Чийомэ-сама не оторвав взгляда от того, что она писала. — А если тебя пригласили, нет смысла прятаться. И стоять на пороге.

Я шагнула вперед и опустилась на колени перед столом.

— Чийомэ-сама, — сказала я, пытаясь сдержать дрожь в голосе, — ваш скромный слуга никогда не тронул бы Масугу-сана, не полез бы в его комнаты или…

— Знаю, — сказала она и издала сухо смешок. — Еще один скромный слуга. Как мне и надо.

— Да, Чийомэ-сама.

— Кано Мурасаки, — обратилась она ко мне без смеха и официально, — ответь: зачем ты здесь?

— В… вашей комнате? — она подняла подведенную бровь. — О, я здесь, потому что вы хотели, чтобы я стала жрицей, Чийомэ-сама.

— И?

— И… куноичи.

— И что же, Кано Мурасаки, такое куноичи?

— Куноичи… — я видела, что она пишет слово, которое писала в первый день в Сосновом берегу, кисть скользила по бумаге. — Куноичи — женщина, обученная убивать, Чийомэ-сама.

Она тихо хмыкнула.

— Близко, — из-под стола она достала длинный красный шелк с белым краем — пояс посвященной. — Красный — свадебный цвет. Белый — цвет смерти. Мико замужем за тем, что не может умереть. Куноичи замужем за ее долгом. И смертью, — она протянула мне пояс. Я в ужасе смотрела на него.

Она фыркнула и бросила шелк на пол передо мной.

— Начну с того, что я не вижу тебя, копающуюся в гостевом домике. Это не в твоем стиле, — она склонилась, пронзая меня взглядом. — Во-вторых, я видела твое лицо, когда ты заметила стихотворение. Или ты величайшая лгунья, а я встречала многих лжецов, юная Кано, или ты не была внутри этих комнат ни разу до этого, а их обыскал неуклюжий демон-лис дважды прошлой ночью. Закрой рот, девочка. Ты как лягушка, что ждет мух.

Я закрыла рот, но не смогла опустить взгляд, хотя должна была.

— Подними пояс, Рисуко, — голос леди Чийомэ, как для нее, был теплым.