Рихтер и его время. Записки художника

Римские портреты. Это так современно, что поневоле теряешься. Ведь все эти лица до сих пор окружают нас, каждый день дышат в щеку в метро. Много ли 20 веков или мало? Или все эти цифры и расстояния – лишь путаница воображения?

Готика. Византия. Я обходил зал, как грудную клетку, слушая со всех сторон. И теперь совсем рядом за тонкой стеной билась прокофьевская Соната. Свистящее дыхание флейты осталось в колоннаде. Здесь же под самым сердцем большой черной «Ямахи» оно исчезло совершенно…

«Живой действительный мир – это единственный, однажды удавшийся и все еще без конца удачный замысел воображения…»

«Фантазируя, наталкивается поэзия на природу».

Очень люблю Вас и обнимаю крепко в этот день, дорогой Святослав Теофилович. Ваш Митя.

18 марта 1985 г.

К Новому году (вензель) Черновик

Дорогой Святослав Теофилович!

Я уверен, что в сердцах многих артистов, литераторов, живописцев, ваятелей Ваше искусство, Ваша личность занимает совершенно особое место.

И поэтому среди современных художественных достижений существует множество Ваших воплощений прямых и косвенных. И пусть все они, большие и малые, будут праздничным фейерверком в Вашу честь, пылающим Вашим вензелем.

И моя работа пусть станет искрой в этом мире радостного и безопасного огня.

С Новым годом!

Ваш Митя.

Les Merveilles de Chartres (Eure et Loir) 5.921 Le tour du choeur de la cathédrale: Adoration de l’Enfant par les Bergers et les Anges (sculpture de Jean Soûlas)

Милый Митя!

Спасибо за поздравление. Спасибо за добрую память! Спасибо за вензель!

Счастья Вам всем в новом году.

Ваш Святослав Рихтер.

Концерт в Архангельском. Из письма о концерте в Архангельском (черновик)

Эти пьесы Чайковского всегда вызывают хорошее чувство. Они связывают с детством. У нас их играли. Многое слышал я и от Игумнова. Это навсегда стало непреложной частью домашнего обихода, ну, как печка или свечи на письменном столе.

Вчера же, впервые, я понял, что они наполнены большой и сложной поэзией и тончайшей художественной мыслью, которая скрывается от неточного или поверхностного прикосновения. И нет в этой музыке никакой иллюстративности, как принято считать. Это как Тютчев. Сложно тем, что уж слишком просто. Очень похоже и будто бы абсолютно доступно. Да и шероховатости видны. Иногда мелькнет банальное слово. Это, может, и так, однако…

Однако – все по порядку.

Этот день был счастливым с утра. Все как-то ладилось. Открыт балкон. Прохладно. С высоты – пестрота деревьев Кусковского парка. Я стараюсь представить, как у Вас проходят эти часы, и мне почему-то кажется, что Вы часто, но ненадолго подсаживаетесь к роялю.

После обеда мы стали собираться. Приоделись. В начале четвертого я усадил Нину с Сережей в машину, и мы не спеша двинулись из Кускова в Архангельское. Сразу выехали на Кольцевую, ибо перед концертом города никак не хотелось.

Осень. Сырые стволы. Листья осин похожи на медные деньги.

Иногда мы въезжали в дождь и, обгоняя грузовики, входили в плотность грязного, мокрого тумана.

У Братцева на холме показалась и скрылась, словно кивнула, Воронихинская усадьба.

Свернули на Волоколамское шоссе, и тут же, слева, под гору открылся широкий простор с холодной серой рекой и далекие скаты лесистых пологих холмов.

Впереди, где-то над Звенигородом, стояли тяжелые тучи, может быть, уже наполненные первым снегом.

И все это было похоже на Тютчева:

Под дыханьем непогоды
Вздулись, посинели воды
И подернулись свинцом…

По лесной просеке заехали за Архангельский ресторан и здесь вышли. Пахло мокрой корой и грибами. Вечерело, но свет еще не убывал.

Есть в светлости осенних вечеров
Умильная, таинственная прелесть,
Зловещий блеск и пестрота дерев,
Багряных листьев томный, легкий шелест…

Безлюдье. Публика начнет собираться через час. Мы одни. Ворота. За ними одинаковая светотень, пойманная алебастровой колоннадой. Отстраненная, замкнутая, мемориальная красота: все вроде бы светло и в то же время не очень. Не очень, потому что весьма строго и весьма серьезно.

И на порфирные ступени
Екатерининских дворцов
Ложатся сумрачные тени
Октябрьских, ранних вечеров…

Прибранная усадьба ждала…

В овальном зале заканчивают приготовление рояля. Золото в черном лаке, струны, алые полосы сукна, словно надрезы по линейке.

Сквозь множество зеркальных окон влажный партер, мраморные спины скульптур, покой далекой равнины и над этим:

Туманная и тихая лазурь
Над грустно сиротеющей землею
И как предчувствие сходящих бурь
Порывистый холодный ветр порою.

Вот рояль готов. Он стоит с поднятой крышкой чуть наискось к рядам старинных усадебных кресел.

Вам будут видны тютчевские небеса, а публике – Ваши руки.