Через несколько месяцев, осенью 1945 года, мы решили жить вместе, и Слава переехал ко мне. Не скажу, что это было легко. Нет… Славочка сразу же сказал мне с обескураживающей честностью:
– Вы только на меня не обижайтесь. Я ведь очень трудный человек. У меня ужасный характер. Я непостоянный. И мне нужно будет время от времени исчезать… Я ответила:
– Ну что ж, пожалуйста, исчезайте…
Что говорить, это было немножко горько и… обидно. Но, главное, я каждый раз страшно волновалась за него. Но я поняла, что это ему необходимо, и больше этот вопрос никогда не обсуждался.
Сначала он со мной много занимался, но потом, когда у него появилось такое количество собственных концертов, перестал. Поэтому мы так мало записали из моего весьма большого репертуара. Но я никогда не настаивала на расширении наших занятий потому, что очень уважала его планы.
Первая наша поездка была в Петербург (тогдашний Ленинград), потом – в Армению.
Жили мы материально очень скромно. В консерватории мне платили гроши, а ему за концерты – и того меньше.
О комфорте наших поездок говорить не приходится. В Армению мы ехали на верхних полках. Поезд шел долго. На одной из станций продавали вареных раков. Мы купили их прямо с ведром и, лежа наверху, долго, с наслаждением ели. В Ереване были удачные концерты. И публика принимала нас тепло. И все было бы хорошо, не случись однажды то, что выходило за пределы самого пылкого воображения.
В этот вечер Слава играл сольный концерт».
Он вышел на эстраду и долго раскланивался в ответ на неутихающие аплодисменты. Потом сел, и зал мгновенно стих…
Настала та тишина, которая принадлежит уже самой музыке. Сейчас все начнется… И вдруг громкий стук женских каблуков по эстраде. Он вздрогнул и обернулся. К нему уверенно шла какая-то девушка. Подойдя, она бросила ему вполголоса:
– Подождите минуточку… – и, сложив ладони рупором, крикнула в зал: – Комсомольцы и комсомолки! Сегодня – коммунистический субботник! Покинем зал, чтобы быть там, где ждет нас партия! Все на субботник! Обеспечим стопроцентную явку, товарищи!!!
В гробовой тишине потрясенного зала вновь зазвучали ее каблуки, и она исчезла…
Имя пламенной комсомолки осталось неизвестным. Надолго. Но не навсегда…
«Такое было неслыханно! После этого Слава не ездил туда никогда, хотя в Армении у нас много друзей. В Ереване много хороших музыкантов, и все же играть там он больше не мог. Нет. Играл где угодно, но не в Армении.
Прошло лет двадцать с лишним. Однажды мне позвонила директор Армянской филармонии, сказала, что она в Москве и попросила принять ее.
Конечно же, наш разговор был о Славочкином нежелании играть у них.
– В чем причина? – допытывалась она.
И я решила рассказать ей все. Рассказываю. Вдруг вижу – она покрывается пятнами, на ее глазах появляются слезы, и она наконец говорит совсем тихо:
– Знаете, кто была эта девушка? Это была… я.
В наших двух маленьких комнатах быт складывался трудно. Славочка в последние годы жизни говорил, что всегда играл по три часа в день.
Нет… Нет! Бывало и больше, и гораздо больше. Бывало и по десять, и даже по двенадцать часов. К чему это могло привести в условиях коммунальной квартиры, вообразить нетрудно. К счастью, наши соседи уходили на работу. И отношения с ними были корректными. Но как люди они были для нас абсолютно чужими, и все ограничивалось лишь кивком головы при встречах на кухне или в коридоре.
Незадолго до этого Славочка познакомился с Анной Ивановной Трояновской, московской художницей, старой и близкой приятельницей Метнера.
Она жила рядом с нами в Скатертном переулке. Уезжая в эмиграцию, Метнер оставил ей свой рояль, и Славочка на нем занимался. Квартира Анны Ивановны тоже была коммунальная. Так в те годы в центре Москвы жило большинство. Но возможность играть в двух местах спасала от столкновений с соседями.
Я возвращалась из консерватории после четырех и готовила. Мы всегда ели дома. Одно время у нас была прислуга, но она вскоре вышла замуж и оставила нас. Мне вновь пришлось заниматься хозяйством. Не скажу, чтобы я этим слишком тяготилась, хотя, конечно же, уставала…»
Глава четырнадцатая
Сначала он думал – показалось… Но за последние дни понял: его одиночество кто-то тайно разделяет.
Каждый раз, выходя из дома, он чувствовал – за ним следят. Оборачиваясь, он уже всегда видел его. За ним шел человек в сером потертом пальто… Это было крайне неприятно. А может быть, все же случайность? Может, показалось? На всякий случай проверил, свернув из толчеи тротуара в ближайший магазин. Обернулся, и тут же в дверях увидел – серое пальто… Выйдя, направился к метро. Серое пальто было за спиной. Тогда он быстро зашел в подъезд и через секунду уже был у выхода во двор. Но не успел шагнуть через порог, как услышал скрип пружины парадной двери. Пальто следовало за ним с вызывающей самоуверенностью, нимало не заботясь о скрытности.