– На моей памяти ни один обычный человек не принимал Общее Благо настолько близко к сердцу. Мне иногда кажется, что твой мозг каким‑то образом состряпал свой собственный Трип Вины.
Лени уставилась в землю под ногами.
– Это ничего не меняет, – шепотом произнесла она после долгого молчания. – Даже если у меня есть личные мотивы...
– Меня не тревожат твои мотивы. Меня тревожит твоя способность к оценке.
– Мы все еще говорим о спасении мира.
– Нет, – отрезал он. – Мы говорим о ком‑то, кто пытается это сделать...
– Наша, Кен, наша. Просто последние пять лет мы ужасно боялись сделать ход.
– И за это время многое изменилось.
Кларк покачала головой:
– Мы должны попытаться.
– Мы даже правил больше не знаем. А что насчет того, что мы действительно можем изменить? Насчет «Атлантиды»? Рифтеров? Алике? Ты действительно хочешь пренебречь любым шансом помочь им ради какого‑то безнадежного дела?
Лабин тут же понял, что просчитался. Что‑то вспыхнуло в ней, такое ледяное, знакомое и совершенно непреклонное.
– Да как ты
Лабин должен был знать, что спорить с ней бессмысленно. Ее не интересовали шансы на успех. Она не ставила на разные чаши весов «Атлантиду» и остальной мир, не сравнивала результаты.. Все переменные, которые заботили Лени, возникали в ее собственной голове, а чувство вины или одержимость не поддавались анализу затрат и выгод.
. Но даже так Кен почувствовал, как после ее слов у него почему‑то перехватило горло:
– Лени, я не это имел в виду.
Она подняла руку и отвела глаза, не желая встречаться с ним взглядом. Он ждал.
– Может, это вовсе и не твоя вина, – сказала она, помолчав. – Они просто сконструировали тебя таким.
Он позволил себе проявить любопытство:
– Каким таким?
– Ты же просто муравей‑солдат. Прешь вперед, усики к земле, следуешь «приказам», «параметрам задания», «краткосрочным целям», и тебе никогда не приходит в голову мысль поднять голову и увидеть картину целиком.
– Я ее вижу, – спокойно произнес Лабин. – И она намного больше, чем ты желаешь признать.
Она, все еще не глядя на него, покачала головой. Он попытался снова:
– Хорошо. Ты видишь картину целиком: как по‑твоему мы должны поступить с этой информацией? Что ты можешь предложить, кроме фантазий? У тебя есть какая‑то стратегия «спасения мира», ты же о нем только что говорила?
– У меня есть, – объявила Уэллетт.
Они обернулись. Сложив руки на груди, она стояла позади них возле лазарета. Она, похоже, бросила носилки и кружным путем вернулась назад, пока они не смотрели.
Лабин в удивлении заморгал.
– Ваш образец...
– С той боеголовки, которую вы нашли? Без шансов. Под воздействием трейсеров любое активное вещество распадается на атомы.
Кларк быстро посмотрела на Кена, даже сквозь лед в глазах ее взгляд читался ясно, как двоичная система: «Не по твоим правилам игра пошла, супершпион? Позволил какому‑то убогому сельскому доктору обойти тебя на повороте?»
– Но я знаю, как мы можем
ПЕРЕМЕЩЕНИЕ
Така пришла слишком поздно. Если бы она услышала, с чего начался разговор, подумала Кларк, то не захотела бы иметь с нею ничего общего.
У хорошего врача всегда есть контакты на местах, так говорила Уэллетт. Те, кого она спасла или кому купила время. Те, чьих любимых она избавила от страданий. Случайные дилеры: торговцы пустошей, которые могли добывать лекарства или запчасти в обмен на другие предметы. Они не имели ничего общего с альтруизмом, но могли спасти жизнь, когда до ближайшего подъемника с припасами оставалась еще целая неделя.
У всех из них было здоровое чувство корысти. Все они знали друг друга.
Лабин, конечно же, отнесся к идее скептично. Или же, подумала Кларк, просто так вел себя. Это была его фишка, манера поведения. И никак иначе. Никто в здравом уме не отвернулся бы от пусть и слабого, но шанса отменить хотя бы часть того...
«...того, что я сделала».