Риф Скорпион (cборник)

Я пересек в темноте железнодорожную ветку и вошел в длинный эллинг, через который идет дорога к пирсу. Было темно хоть глаз выколи и жарко, звук моих шагов гулко отдавался среди пустых стен. Впереди я видел слабый свет, проникавший через открытые ворота на другом конце эллинга. Снаружи над воротами висел фонарь.

Я думал о том, что за человек Маколи, и не мог его себе представить. У меня никак не укладывалось в голове, что целая банда преступников может гоняться по всей стране за менеджером страховой компании. Я представил себе, что вот так охотились бы на меня, и я бы знал, что меня в любой момент может застрелить в толпе совершенно незнакомый мне человек или, скажем, ударить ножом в спину в темноте. Раньше я об этом как-то не задумывался, но теперь начал понимать, каким одиноким и беспомощным чувствует себя человек, когда с ним случается такое. Конечно, можно обратиться в полицию. Но приятно ли жить в полицейском участке? Что же делать? Они никого не могут арестовать за то, что он хочет тебя убить. Они могут поймать и посадить преступника только после того, как он убьет тебя, а это слабое утешение.

Потом я подумал о другом. О Шэннон. Наверное, он очень любит ее, если, пытаясь скрыться, не расстался с ней. Ведь это все равно что ходить с большим плакатом, на котором написано твое имя, или таскать с собой новогоднюю елку с зажженными лампочками. А в Центральной Америке? Это же самоубийство. Там любая, самая задрипанная блондинка — королева красоты, а Шэннон, уж конечно, будет все время в центре внимания, как Шартрский собор, если его поставить среди коттеджей на одну семью в только что застроенном пригороде.

Но, может быть, это не так уж и важно, раз они скрываются не от полиции. У разыскивающих их гангстеров, наверное, нет особых связей так далеко от родной почвы, и если чете Маколи удастся скрыться из страны, не оставив следов, с ними все будет в порядке.

Безо всякой видимой причины я вдруг вспомнил, что она сказала мне, когда мы прощались возле машины: «Я не могу бросить его в беде». Тогда мне это показалось естественным — любая женщина могла бы сказать это о муже, попавшем в переделку. Но так ли это! «Я не могу бросить его в беде». Тут было что-то непонятное. Звучало это странно. Он — ее муж, и само собой подразумевается, что она любит его. Из своих недолгих бесед с ней я вынес впечатление, что она не из тех, кто говорит самоочевидные вещи. Если там любовь, вопрос о том, чтобы бросить его в беде, отпадает сам собой, об этом и говорить не стоит. А так это было больше похоже не на любовь, а на чувство долга.

Я вышел из эллинга. Слева от меня, едва видная при свете одной-единственной лампочки, была ведущая на баржу сходня. Теперь она только чуть-чуть выступала над уровнем пирса, и я рассеянно подумал о том, что уже три часа, как начался отлив.

Я пошел было на баржу, да вспомнил, что говорил Кристиансен, — кто-то меня здесь ждет. Я огляделся ничего не понимая. Моя машина стояла у ворот, но другой нигде не было видно. Может, он уехал? Нет, Кристиансен увидел бы его, выехать отсюда можно только через проходную.

И тут я увидел мерцающий огонек сигареты в своей машине.

Дверца открылась, и он вылез наружу. Коротышка-умелец. Здесь было достаточно светло, и я сумел разглядеть выражение его твердокаменного лица: все та же звенящая, как натянутая струна, злоба и горячее желание поскорее со мной разделаться. Он лениво затушил сигарету о мою свежевыкрашенную машину.

— Я ждал тебя, верзила, — говорит.

— Послушай, дружок, — сказал я. — Слышал я об удальцах-коротышках. Говорят, многие из них попадают в больницу через свое удальство. Так что не пойти ли тебе своей дорогой?

Тут я вспомнил, как он измывался над Шэннон, — как мерзкая оса, деловито уничтожающая беззащитную бабочку, — и подумал: «Хорошо, что он пришел». Меня душила холодная ярость. Я двинулся на него.

Он был профессионалом, это уж точно. Двигался он невероятно быстро. Он успел вмазать мне три раза, прежде чем я вообще сумел до него дотронуться. Прямо как в мультике: бац-бац-бац. Не то чтобы мне было особенно больно, но эти первые тычки отрезвили меня. Эдак он меня завалит, а потом, не торопясь, в свое удовольствие, порезвится. Мои яростные попытки ударить его только шли ему на пользу, удары практически не достигали цели, а сам я при этом раскрывался.

Его левый кулак снова нацелился мне в лицо. Я поднял руки, чтобы защититься, и тут же получил удар правой по корпусу. Он пружинисто отступил, презрительно бросив:

— Квашня.

И снова ударил левой. Я поймал его рукой за запястье и дернул на себя. Именно то, что мне нужно, что-то новенькое, нетрадиционное. Правой я вмазал ему в живот. Он охнул от боли. Я наступил ему на ногу, навалился всем своим немалым весом и крутанул каблуком.