Риф

— Страх — хорошая разрядка, говорят даже катарсис — очищает. Да ты не бойся, хотя денег я тебе не дам.

— А я и не прошу, черт возьми, — быстро сказал я.

— Просишь, — Вадим щелкнул пальцами, — но зря. Во-первых, у меня их нет. Сто тысяч — это не шутки. Во-вторых, тебе и не нужно их платить.

— Что мне сделают?

— Сейчас расскажу. Ты вообще общался с подобными ребятками?

— С какой стати? С этими лысыми…

— Ну да, ты же нищий. Стал получать две тысячи в месяц и вот, надо встретиться. Я общался с ними — так, иногда, и без всяких там наркотиков, Влерик. Все зависит от того, насколько они сильны. Ведь ваш героин — это чепуха, мелкий извоз. Но это неважно. Конечно, твой приятель работал не один и его наверняка заставят платить. И он, если даже рассказал о тебе, все равно ничего не выгадает. Бандиты спросят с того, кто на них работал, им плевать, если он будет тыкать в тебя пальцем и кричать, что это ты зашвырнул наркотики в сортир. Им наплевать на это, понимаешь, Влерик? «Это твои проблемы», — скажут они твоему приятелю, назначат ему срок, а потом, если не заплатит вовремя, пойдут проценты — скажем, тысяча долларов в день. Здорово, да? Прошла неделя — плати семь тысяч. Если не заплатит — тогда его убьют, либо он поступит в рабство — начнет на них работать, будет возить героин, пока не доживет до старости и не умрет. Тобой, Влерик, они начнут интересоваться только в одном случае. Знаешь, в каком?

Я молчал.

— Если он сбежит. Если уже не…

— Сбежал, — сказал я, — это точно.

— Ты же говорил, что просто его не застал?

— Да нет же! Я знаю, Файгенблат уехал, он улетел, он в Израиле, я ненавижу…

— Остынь, Валерик. Что ж, бандиты теперь могут навестить тебя.

— Да иди ты… — я встал с кресла. — Я не знаю, когда он уехал, я ничего не знаю, ко мне кто-то заходил…

— Подожди, — сказал Вадим, — если он исчез этой ночью, то страшного ничего нет. Тебя нет дома, тебя никто не видел.

— Я не знаю, Вадим… Я ничего не знаю. Я не хочу в тюрьму, понимаешь? И к ним не хочу, я с ума сойду… Я всю жизнь боялся такой жизни, я ведь не такой, как они, не такой! Почему я должен быть как они — за что?

— За то, что пользуешься их средствами, — холодно сказал брат. — Надо было зарабатывать на жизнь обыкновенным гением. Будешь виски?

— Нет.

— Тогда я сам, — он налил себе. — Я вот что тебе скажу, мой талантливый брат. Вот ты, когда возил сумочки с героином, не думал о последствиях?

— Думал, — громко сказал я.

— Я не о том. Я о кровавых мальчиках, например… По ночам не приходили?

— Что ты несешь, Вадим? — я посмотрел на него. Он наверняка был сильно пьян, лицо растянуто в улыбке.

— Ну, я, Гип, о тех юношах, что нанюхались твоего порошка да померли. Или кого-нибудь умертвили. Кстати, героин — злая штука, это не трава-мурава, я как-то пробовал. Ну, так что же, совесть не мучает?

— Не ожидал я, — сказал я медленно, — что буду слушать этот бред. Я все-таки пришел к тебе, потому что… к кому же идти? Ладно, я ухожу.

— Опять? — почти смеясь, сказал брат. — Ведь Южный полюс уже открыт, Северный — тем более. Так куда же? Просто в поход?

— Ты же… — сдавленно сказал я.

— Что?

— Ты же сам мне говорил, что я пресмыкаюсь на Арбате!

— И что, посоветовал возить героин? А ведь ты, Гип, сделал то, чего все ожидали от меня, и мама и сестричка.

— Как будто они тебя заботят!

— … но вместо меня это сделал ты, — спокойно, дымя сигарой, продолжал Вадим, — забавно, не правда ли? А ведь я, Гип — скажу тебе от всех Уриев, — никогда бы не занялся этим гнусным делом, даже если бы помирал с голоду.

— Видно, что не помирал, — сказал я. — Я сам все это знаю — знаю! Какого черта мне говорить!

— Выпей-ка глоток — увидишь зеленую травку Ирландии.

— Ну вот что…

— Эх, Влерик, — расслабленно сказал брат, — тебе бы нужен человеческий талант, а не малярный.

— Я, — упрямо продолжал я, — как-нибудь сам разберусь со своими проблемами. А ты…

— Все? — вдруг быстро, коротко спросил Вадим.

Я взглянул на него. Он отвернулся, сидя в своем кресле, гримаса вынужденного отвращения безобразила его рот слева, глаз я не видел.

Помолчав, я зачем-то сказал:

— Почти.

— Тогда заканчивай, — устало сказал он, не поворачивая головы.

Мне хотелось уйти. Я стоял, опираясь рукой о спинку кресла, и бессмысленно смотрел вперед, не зная, остановит меня брат или даже не повернет головы.

— Скажи, Вадим, тебе что — никогда не было страшно?

— Мне? Я уже говорил, что отвечаю за каждый свой день и готов гореть в геенне огненной. Вернее… почти готов. А ты трясешься, словно у тебя нет души. Ты что думаешь, твоя душа тоже дрожит от страха? Да ведь она жаждет на волю! Мужчина, Гип, должен иметь двух любовниц, а не одну. Одна любовница — так не бывает. Если ты спишь с жизнью, то надо любить и смерть — она, как черная женщина, выжмет из тебя все соки — стоит попробовать, Гип, стоит.

Я смотрел на него. Неужели сейчас, когда я могу умереть, угроза мой жизни обессмысливается все той же разницей в шесть лет?

— А ты, я вижу, все больше любишь жизнь, — сказал я, кивая на недопитую бутылку виски. — Сигара, ром и черная женщина по утрам — это неплохо.