Рядом со мной (ЛП)

У него гладкая, мягкая кожа, теплая — она не может перестать целовать, пробовать его на вкус, помогая ему снять футболку (два сапога пара: страшные неряхи, спящие в распоследнем рванье, о да, это судьба), и теперь, отбросив последние преграды, они наконец — о, наконец! — кожа к коже, и она выгибает шею, ища его губы.

Но конечно, даже тогда Уильям не может перестать быть Уильямом.

— Нельзя… — выдыхает он в ее губы.

Она моргает, трясет головой.

— Что… почему?

Он целует ее, улыбаясь.

— Ты что, губы надула? — спрашивает он. Она обожает его улыбку. Впрочем, она пристрастна. И плевать.

Она вообще-то уже на грани самовозгорания, но против воли смеется.

— Уильям…

— У меня нет… — говорит он, и, видимо, есть доля правды в том, что о них болтают, что они заканчивают предложения друг друга и пользуются телепатической связью: сообразив, в чем дело, она краснеет и шепчет: — …презервативов…

Он кивает и размыкает объятья.

— Мне всё равно, — говорит она.

— А мне нет. — Вот он, его инстинкт защитника, работает на полную мощность, и Виктория по опыту знает, что его не переубедить.

Он целует ее в лоб — если поцелуй и задумывался как целомудренный, то планы Уильяма не вполне срабатывают, потому что она находит его губы, и он отвечает, и его пальцы чертят на ее покрывающейся мурашками коже огненные следы.

— Черт… — выдыхает она, когда перестает хватать кислорода, вынужденно прерывая поцелуй, и ей кажется, что вкус Уильяма пропитал всю ее насквозь, проник в самую душу.

В его глазах лукавый огонек. Смешок:

— Опять дуешься…

— Угу… — отвечает Виктория. Невероятно, она в постели с мужчиной, они оба почти нагие, и от одного разговора, от одного этого взгляда она способна так возбудиться. Да, на другого мужчину она теперь точно и не взглянет.

— Ну-ка, посмотрим, как можно это поправить… — говорит он.

И оказывается на высоте. Во всех отношениях.

***

Давно он не спал в одной постели с женщиной. Даже так: ни одна женщина до Виктории еще не спала в его кровати, в его квартире. К этому моменту он обычно паниковал, находил какой-нибудь повод или случай, чтобы совершенно по-свински свалить.

И теперь он ждет приступа этой паники, а паники всё нет. Уже много лет он не чувствовал себя уравновешеннее и спокойнее, чем сегодня, разбуженный красавицей-сержантом, любовью всей своей жизни, лежащей в его объятиях и бормочущей прямо ему в ухо что-то по-чешски. Ну, наверное, по-чешски.

Она лопочет тарабарщину во сне, она выглядит такой невинной, и он не может отвести от нее глаз. И не нужно. И не хочется.

Она любит его — она говорила ему, дважды, и показала это своими поцелуями и тем, как ее тело отвечает на его ласки. Она любит его — и теперь Уильям знает ее кожу на вкус. Знает, как тихонько она стонет прямо перед оргазмом и как сияют ее глаза после оргазма, знает ощущение ее губ на своей коже.

Он любит ее — и это совсем не новость. Это, наверное, самый известный секрет во всем Соединенном Королевстве, но ему всё равно.

Как оказалось, Виктория не из тех, кто стягивает с партнера одеяло, однако, она умудрилась стащить подушку из-под его затылка. Уильям сначала думает разбудить ее (рискуя навлечь на себя ее гнев: она ненавидит утро и представляет опасность для окружающих до первой чашки кофе — это он выяснил еще когда они только начинали работать вместе) и сказать, что он ее любит.

Он сдерживает свой порыв. Она бормочет что-то еще — на сей раз, кажется, на фарси, Уильям не уверен: Виктория знает с миллион языков, если верить ее личному делу — и он прикрывает ее одеялом. Невольно улыбается. Она, пожалуй, за считанные минуты вывернется из одеяла и воспользуется им самим как подушкой, но ему все равно.

Виктория уютно пристраивается у его бока, и он закрывает глаза.

Только один раз, только сейчас…

— Я люблю тебя… — шепчет он, целуя ее макушку.

Она не слышит, и в этом весь смысл.

***

Виктория стонет от досады, видя припаркованную у дома дядину машину, и подумывает вернуться к Уильяму, но нет, она не трус, никогда трусом не была и не собираться трусить теперь.

На ней всё та же дурацкая пижама и монструозное, на три размера больше, пальто, купленное в магазине винтажной одежды — ей тогда было девятнадцать и она с тех пор она так и не сподобилась его подогнать по фигуре. Разве что теперь ее волосы собраны в конский хвост, а на шее одолженный у Уильяма шарф, скрывающий засос (два засоса). Она подозревает, что Уильям никогда не перестанет ей напоминать о том, как она вдруг смутилась — в этой вот пижаме, без трусов и в этом пальто. Нет, серьезно, о чем она только думала?

Едва она подходит к двери, как дядя выходит из машины, и ей приходится приклеить к губам самую фальшивую улыбку из своего арсенала.

— Я ждал тебя.

— Вот ведь повезло мне! — Она открывает дверь и жестом приглашает его войти.

Виктория любит дядю. Правда любит. Еще ребенком, после того как умер отец, она хотела, когда вырастет, быть как дядя. Это она переросла, но дядя не перестал быть… собой.

— Чаю?

— Неужели ты умеешь заваривать чай? — Дядя вздергивает бровь. Он сидит в ее любимом кресле и улыбается.