Револьвер системы «Наган» № 47816

К разговору больной, в принципе, оказался способен, но надо было обождать часок: сейчас он спит, приняв снотворное, и будить его не рекомендуется… О состоянии Пятакова им сообщил заведующий отделением доктор Колокольчиков, седой, представительный джентльмен на восьмом десятке. Вася, увидев его в больнице, удивился — в ходе следствия ему доводилось встречаться с доктором в дачном поселке, но еще неделю назад тот был пенсионером, десять лет назад оставившим медицинскую практику.

— Снова в строю, Федор Григорьевич? — спросил Яновский.

— Пришлось, знаете ли… Персонала в больнице мало осталось — многих сразу забрали на фронт, в санбаты, а три дня назад пришла еще одна разнарядка, отрядить семь человек в формируемый санитарный поезд… Но ничего, голова еще работает, да и руки ничего не позабыли. Так что старая боевая кляча борозды не испортит.

— Понятно… Но все-таки вы можете как-то разбудить Пятакова? Дело срочное.

— Совершенно не рекомендуется, последствия могут быть непредсказуемые. Новая кома, например. Или смерть. Чтобы не терять времени, побеседуйте пока с Женей Александровой. Девочка сама хотела с вами поговорить, она сейчас в восьмой палате.

— Снова в больнице? — удивился Яновский.

— Да… Ольга, сестра, теперь уезжает каждый день до вечера в Москву — ее институт досрочно прекратил каникулы, готовят ускоренный выпуск. А Жене все еще нужен постоянный уход.

— Поговорим… — Яновский согласно кивнул. — Но у меня есть маленькая просьба. Вы можете вколоть ей что-нибудь успокоительное? Или пилюлю дать? При нашей последней встрече Евгения впала в истерику, когда речь зашла об аварии на ночной дороге. И не смогла продолжить разговор.

— Не надо ничего вкалывать — у нее в крови сейчас достаточно успокоительного. Девочку мучили ночные кошмары, и я… В общем, беседуйте спокойно. Истерик не будет.

10. Второй допрос Жени Александровой

— Помните, вы интересовались запиской Тимура? Той, что я позабыла на их даче? — спросила Женя. — Так вот, я вспомнила, что получила от него еще одну, вторую записку, позже, вместе с ключом от квартиры и почтовой квитанцией. Я поискала и нашла ее. Только вот… только с ней произошло что-то очень-очень странное… Посмотрите.

Девочка достала из книжки, лежавшей у изголовья кровати, записку, вложенную на манер закладки. Протянула Яновскому. Тот осмотрел листок, передал Васе.

В общем-то, стоило ожидать… Те же синие закорючки, что и в «автобиографии», только в меньшем числе, всего полторы строки. А снизу подпись-тамга из трех синих кружков.

— Вы, Евгения, знаете арабский алфавит? — спросил Яновский таким обыденным тоном, словно интересовался, известна ли Жене таблица умножения.

— Там был наш алфавит и слова все наши, понятные. Я не знаю, что произошло с запиской и как такое могло случиться.

Вася тоже не знал… В голове крутились несвязные мысли про симпатические чернила, про исчезающие и проступающие буквы, про другие хитрые шпионские штучки, но Вася, не колеблясь, поставил этим мыслям диагноз: «Буссенаровщина пополам с майнридовщиной».

— С запиской мы разберемся, — пообещал Яновский, убирая листок. — А сейчас все-таки расскажите нам, что произошло на дороге той ночью.

Доктор Ф. Г. Колокольчиков не ошибся: истерики на сей раз не случилось. Напротив, рассказывала Женя спокойно, голосом отстраненным и равнодушным, словно пересказывала скучный фильм или неинтересную книгу.

Она уснула на сиденье мотоцикла, прижавшись в спине Тимура. Сейчас не очень понимает, как сумела… под рев мотора, на тряской дороге… Но все-таки уснула.

Снилось странное.

Словно она по-прежнему сидит, обхватив Тимура руками, — но уже не на мотоцикле, а на крупе несущегося вскачь коня. А под пальцами не кожа мотоциклетной куртки, а разное: то мех, то мягкая теплая ткань, то холодная кольчатая сталь доспеха. И вокруг была вовсе не та старая заброшенная дорога, куда они свернули, опасаясь орудовцев. Нет, дорога была долгая, как жизнь, и дни мелькали, сменяясь ночами, стремительно, словно в кино, запущенном с бешеной скоростью. Мелькали мимо люди — очень-очень быстро, так, что и не разглядеть, и мелькали горы, и леса, и песчаные пустыни, и мелькали странные города — то величественные, тянущиеся к небу высокими башнями, то гибнущие, рушащиеся в дыму и пламени. А они все скакали, скакали, скакали… И были звезды над головой, почему-то были и ночью, и днем — очень яркие, и очень их было много, больше, чем в самые звездные августовские ночи.

А потом она проснулась. Или очнулась… От громкого, душераздирающего визга тормозов. Потом был страшный удар… Ну а потом, как объяснили ей доктора, начался посттравматический бред, и он, наверное, никому не интересен…

— Нам интересно все, — мягко сказал Яновский. — Рассказывайте все до конца, Евгения.

И она рассказала…