Революция 1917 года. Как это было?

Г. Саралидзе: Перед дракой всегда оцениваешь, насколько ты натренирован и вынослив. Когда принимается решение, вступать в войну или нет, происходит примерно то же самое. Но, как я понимаю, этого не было сделано. Все сходятся во мнении, что Россия к большой войне была не готова: она находилась на стадии переоснащения, испытывала нехватку военной техники. По сравнению со странами, с которыми предстояло воевать, техники у нас было мало. Так это или нет, Армен? Кто-то оценивал возможности?

А. Гаспарян: Сразу скажем о том, что не бывает стопроцентной готовности к войне. Это принципиальный момент. Поэтому кричать о том, что мы единственные, кто был не готов, я бы не стал. Да, проблема существовала. Все уперлось в тот самый ура-патриотизм, возведенный в абсолют, когда в середине августа гвардейские офицеры искренне рыдали, что они не успеют к разгрому проклятой немчуры попасть на фронт. Все почему-то считали, что реформы, которые были проведены после Русско-японской войны, если и не сработали в полном объеме, то точно повысили боеспособность армии, и у нас снова все хорошо, а незначительные сложности будут исправлены на поле боя. Результат – за год выкошена вся императорская гвардия в полном составе. Войну заканчивали разночинцы, офицеры военного времени. Это принципиально. Кадровая русская армия перестала существовать – вот итог той готовности к войне. Об этом мы рассуждать не хотим и вдобавок выносим за скобки те военные подвиги, которые совершила русская армия. Их было великое множество, но они не имеют никакого отношения к спору о нашей готовности к войне. Кстати, если открыть немецкие документы того времени, мы с удивлением обнаружим, что германское руководство переживает ровно по тому же поводу: мол, оказались к войне не готовы. Потому что война нам представлялась другой, мы не думали, что она будет происходить так, как происходила. У всех была одна и та же проблема. Просто, объявив эту войну вздорной, ложной, империалистической, мы стали посыпать голову пеплом: мы ни к чему, как всегда, не готовы, все у нас неправильно. Но это только половина правды, на мой взгляд.

Д. Куликов: Соглашусь, пожалуй, с Арменом, здесь важна другая вещь: мы были готовы не больше и не меньше, чем другие участники войны. В чем-то технически мы отставали, зато в каких-то решениях и в моральной готовности воинских частей превосходили других, по крайней мере первые год-полтора точно. Тема тотальной отсталости осталась действительно от советской историографии. Да, где-то было отставание, но где-то было опережение. Погружение в капитализм и запуск частного капитала в военную промышленность сыграли очень серьезную негативную роль. С верой в рынок все делалось: вот рынок придет и наладит, частный интерес наладит, – неповоротливое чиновничество, гражданское и армейское, не годится. Надо изучать, как это все происходило. Это действительно важный фактор. А говорить, что мы отставали…

А. Гаспарян: По поводу готовности или неготовности. Я читал воспоминания австрийского офицера, который описывал, какие у них настроения были накануне войны. Они нас не воспринимали серьезно: «Да кто такие эти русские вообще? Сейчас мы, цивилизованные европейцы, дадим!» А потом – ужас первых дней войны, когда они столкнулись с русской армией. До войны им казалось, что они в несколько раз превосходят противника.

Д. Куликов: Часто звучит вопрос, почему сначала такой высокий патриотизм, а потом к 1915/1916 году депрессия? Откуда? Я скажу так: ничего случайного не бывает. На 90 % это связано с тем, что нам как стране, как государству, как нации эта война была не нужна. В том смысле, что нас ничто не вынуждало воевать. Посмотрите историю нашего народа. В тот момент, когда нам что-то нужно, так берегись любой. А когда мы понимаем, что нас обманули, то говорим: «Да идите вы все!» Не нужна была нам война, понимаешь? Никому, включая и элиту, которая больше всех кричала, а потом вдруг поняла, что никаких перемен не будет. Изменилось только одно – удобнее стало воровать из бюджета. Потом и царь начал мешать воровать, и государственный механизм мешал. Ручеек все сужался, а воровать хотелось все больше. Это, кстати, одна из подлинных причин Февральской революции.