Ревет и стонет Днепр широкий

— А вы? — донесся из облака дыма надменный голос Боголепова–Южина.

— Молчи, боярин Южин! Ты не на боярской думе петровских времен: вы, бояре, теперь не имеете голоса, а вскоре вам и вовсе обрежут бороды и станете вы… боляринами…

Боголепов–Южин гневно вскочил, но Муравьев рявкнул:

— Смирно, господин штабс–капитан! С вами разговаривает старший по чину — полковник!

Савинков ответил на поклон Петлюры и учтиво добавил:

— Очень приятно.

Из задней комнаты появился заспанный, какой–то очумелый, равнодушный ко всему на свете старый еврей в ермолке и жилетке поверх грязной рубашки, без лапсердака. Он остановился перед Петлюрой и индифферентно спросил, точно повторяя слова Муравьева:

— Пива? Водки? Шампанское? Или, может, господин предпочитает кефир?

— Кефир! — машинально ответил Петлюра, хотя ему ничего не нужно было: ему нужен был только телефонный аппарат.

Муравьев захохотал. Потом нацедил из чайника в свою рюмку и выпил залпом.

— Иду на пари! — злобно фыркнул он после этого. — Ставлю тысячу николаевских против одной керенки, что вы, господин Петлюра, прибыли сюда, чтобы увидеть его превосходительство генерала Деникина… Выкладывайте керенку на стол!.. Пока еще напечатали еще ваших, украинских, сепаратистских денежек!.. Впрочем, могу вас заверить, что глубокоуважаемый Александр Федорович не даст вам на это согласия и не даст пищи вашему финансовому гению!

— Простите, — с достоинством оборвал его Петлюра, — я не понимаю, почему вы прибегаете к иронии, и вообще весь ваш тон…

Боголепов–Южин тоже откликнулся:

— Со своей стороны, хотя я и младший чином, позволю себе напомнить вам, что вы — полковник армии, подчиненной военному министру Керенскому.

Но Муравьев не обратил внимания ни на слова Петлюры, ни на надменное замечание Боголепова–Южина.

— Так как, господин Петлюра? Приехали увидеть главкоюза Деникина? Могу вас утешить — получите такое удовольствие: сейчас его будут вести из штаба на вокзал, чтобы запроторить в тюремный вагон и оттарабанить в Старый Быхов, в компанию к эксглавковерху Корнилову! Поведут вот по этой самой улице, и из окон этого оазиса в бурном море нашей современности, сего тихого пристанища старого пройдохи Лейбы, из этого самого окна, возле которого вы сидите, вы будете иметь возможность лицезреть боевого генерала непобедимой российской армии — обесславленным, поруганным и опозоренным. Вот только не знаю, будут ли ему посыпать голову пеплом… — Муравьев заметно пьянел. Он грохнул кулаком по столу. — А мы все, барды державы Российской, спрятались сюда, в этот бардак, потому что боимся сунуться в штаб, находящийся рядом, чтобы и нас под горячую руку не схватили и не оттарабанили к горе–генералиссимусу Корнилову в Старый Быхов! Приветствуем вас, очень рады вас видеть — присоединяйтесь к нашей недоброй компании, господин генеральный украинский секретарь!

Муравьев пьяно кривлялся, Боголепов–Южин возмущенно пожимал плечами, Савинков, не обращая внимания, спокойно прихлебывал кефир, Петлюра тоже перестал слушать — мысли его были заняты другим: может, ситуация складывается как раз удачно? Может быть, и в самом деле сейчас подходящий момент объявить себя — генерального секретаря по военным делам Украины — главнокомандующим Юго–Западным украинским фронтом?

Муравьев тем временем люто рычал:

— А знаете ли вы, куда и зачем каждый из нас направляет свои стопы? Пожалуйста, могу проинформировать, раз вы пристали к нашему берегу. Я, например, спешу в Петроград, чтобы во главе моих «ударников смерти», — он ткнул пальцем себя в левый рукав, где на черном ромбическом шевроне жутко ощерился череп над двумя скрещенными костями, — чтобы стать на защиту власти р–р–р–революционного Временного правительства и престижа распрореволюционного вождя Александра Федоровича Керенского!.. Комиссар Савинков уютно, в международном вагоне, направляется в Москву, чтобы громогласно, в патетическом стиле, заверить «демократическое», pacпроpeволюционно–контppeволюционное совещание самых выдающихся деятелей земли российской, что армия пылает к ним любовью, влюблена во Временное правительство и охвачена одним лишь страстным желанием: вести войну до победного конца!..

Савинков слегка передернул плечом, шевельнул бровью и презрительно улыбнулся: дескать, тарахти, тарахти, никто на твои пьяные разглагольствования не обращает внимания. Хотя все то, что в пьяном исступлении выбалтывал Муравьев, было чистейшей правдой.