Реверс

Капустин пристрастился к кубинским сигаретам без фильтра. Их ему поставлял свояк, работавший на таможне.

Майор вставил сигарету в наборный мундштук зоновской работы, дождался, когда агент поднесёт зажигалку. До отказа затянулся и выдавил перехваченным голосом:

— Вот это я понимаю, табачок…

Зыбкие сизые лоскуты дыма косо потянулись в открытую фрамугу. Утром город накрыл проливной дождь, оставивший после себя множество луж и благодатную свежесть. Не успевшая просохнуть листва блестела. С огорода частного дома, соседствовавшего с УВД, распространялся запах сырой вскопанной земли. Перевозбудившись от избытка впечатлений, наперебой чирикали воробьи.

Братушка смотрел за окно с тоской. Ближайшие годы воли ему было не видать.

22

21 июня 2004. Понедельник

В понедельник вместо обещанной Сапегой явки с повинной из централа поступил факс о том, что с/а Пандус В.В. переведён в учреждение ИК-5. Основанием значилась госпитализация в стационар. В «пятёрке» базировалась тюремная больничка.

Неполные двое суток пробыл Пандус на «прессах». Когда его этапировали в крытую, соскочить не пытался. Знал, что жаловаться бесполезно. Рука руку моет. И если уж написал следак: «Перевести такого-то с целью разобщения преступной группы», а прокурор своей колотушкой заштамповал бумагу, никто не станет вникать, что по делу арестован всего один человек.

Камера «четыре-девять» на первый взгляд казалась самой заурядной. Трое молодых зэков мирно пили чай за столом. Ещё двое без задних ног дрыхли на шконарях. Сидевшие за «дубком» по причине духоты были по пояс голые. Все, как на подбор, накачанные и в авторитетных напорюхах.

Ещё один пассажир обнаружился не сразу. Зашуршало в углу, и Пандус инстинктивно обернулся, греша на обнаглевшую крысу. Ан, из-под кровати высунулась человеческая бестолковка — неровно остриженная под машинку, в кровоточащих ссадинах и шишках.

Пандус поприветствовал сидельцев, как положено честному бродяге. Внятно и с достоинством. Решив не кружить, сказал, что знает, куда попал и зачем.

— Вы подумайте, стоит ли делать, — предупредил. — Когда-нито, ведь, придётся ответ держать.

Быки переглянулись. Один поганенько ухмыльнулся: «Борзой попался».

Другой, огненно-рыжей масти, сказал:

— Лезь пока на «пальму», борзой.

Разрешение занять свободную верхнюю шконку Пандус расценил, как отсрочку. И оказался прав.

«Шерстяные»[353] доводили до ума предыдущий заказ. Прессовали сутулого очкарика, арестованного за изнасилование малолетней. От него требовалась признанка в серии аналогичных злодеяний, совершённых в разных городах области.

Процедура проходил стандартно, велосипеда «шерстяные» не изобретали. Опустили[354] паренька они до заезда Пандуса, а теперь по очереди буцкали и унижали, кто во что горазд.

Пандус сатанел от творившегося на его глазах беспредела, но глухо молчал. За чужое встревать не положено. К тому же, любое заступничество будет расценено, как косяк, дающий повод к разборке.

До ужина маньяк (реальный или мнимый) под диктовку накатал пять явок с повинной. У прессовщиков имелись стандартные листы бумаги и ручки с запасом паст. Был также уголовный кодекс с комментариями.

«Теперь мой черёд», — обречённо вздохнул Пандус.

Всю ночь он не сомкнул глаз, ворочался на тощем комкастом матрасе, скрипел панцирной сеткой, давая сокамерникам понять, что бодрствует и ожидает нападения.

Выбор перед ним стоял ограниченный. Выехать из хаты с гордо поднятой головой, предварительно отметелив пару «шерстяных», не удастся. Контролёр сделает вид, будто не слышит шума драки в «четыре-девять». Потом, ему просто не дадут шанса помахаться.

С высоты своей «пальмы» Пандус наблюдал за демонстративными приготовлениями к расправе. Один из быков доверху насыпал соли в четырёхсотграммовую эмалированную кружку и туго завязал её в угол наволочки. Свободный конец постельной принадлежности скрутил в жгут. Используя эту приспособу, как кистень, одним ударом можно вырубить человека, когда он заснёт или усядется «орлом» на дальняке.

Рыжий прессовщик на видное место выложил тюбик вазелина.

Пандус определился с вариантом. Незаметно разломав пластмассовый бритвенный станок, он отделил узенькое стальное лезвие. Зажал его между большим пальцем и указательным, расслабил мышцы живота и нанёс три пореза поперёк брюшины. Торопился, чтобы быки не отняли мойку[355]. Давил сильно, вспарывая шкуру, как можно глубже. Кровища хлынула, как из кабана, когда того свежуют. Шаткие зубы сцепил в скрипучий замок, чтобы не заверещать от дикой боли.

«Шерстяные», увидев растекающуюся по полу красную лужу, крикнули вертухая. Пандуса уволокли в санчасть. Там фельдшер оказал ему первую помощь и сказал: «Раны глубокие, нужно накладывать швы». Изрядно ослабевший Пандус ловил каждое слово лепилы. Услышав базар про швы, расплылся в счастливой улыбке. Мастырка[356] удалась. Обратно в «пресс-хату», залепив порезы пластырем, его не кинут.

В прокуратуре новость о госпитализации обвиняемого приняли к сведению, отложив просчёт последствий на потом. Жёсткий цейтнот не дружит с аналитикой.