Реверс

«Toyota» неслась, как на пожар. Палыч нервничал, боясь отстать и заплутать в чужом городе. Район попался промышленный, дорогу обступили типовые корпуса предприятий. Уплывали назад параллелепипеды цехов с плоскими крышами, залитыми гудроном. Нескончаемо тянулась глухая стена заборов, увенчанная колючей лентой «егоза». Кое-где бетонная серость была разукрашена аляповатыми граффити. Мелькнула искусно выполненная эмблема футбольного клуба «Шинник». На ней перекочевавший с герба Ярославля медведь с секирой балансировал на чёрно-белом мяче. Прямо по курсу в лёгкой облачности гламурно розовел закат.

Сутулова окружающая обстановка не интересовала, он калькулировал свои финансовые возможности. За оказанную помощь, столь неформальную и действенную, надлежало проставиться. Командировочные убойщик получил на двое суток, но это были горькие слёзы, а не деньги. Залезать в подкожные не хотелось, с зимы убойщик откладывал на автомагнитолу. С двумя детьми и женой, инвалидом третьей группы, на государевой службе не зажируешь.

И тут подполковника осенило — Петрушин обязан иметь НЗ[335].

«Надо раскрутить дембеля на пузырь. Весь день он сопли жевал. Шланговал! Пусть компенсирует натурой. Прикладывается Валерка к маленькой, а в сумке у него должна быть ноль-пять. А на второй пузырь и на закусь мы с ним скинемся. Так будет по чесноку!»

11

17–18 июня 2004. Четверг-пятница

22.00–08.00

Задержание повергло Жидких в ступор. Целой ночи не хватило, чтобы выйти из состояния грогги[336]. В голове бешено крутилась карусель вопросов без ответов.

«Как они так быстро на меня вышли?! Откуда узнали Любкин адрес?!»

Осведомлённость ментов ошарашила. Им было известно про Врублёвскую. Заика-опер сказал: «Кореша тебя заждались, Пандус с Молотковым». От этих слов у Валеры кромешно почернело в глазах, а сердце забилось, как у пойманного крольчонка.

Начни опера банально грузить за подельников, Жидких подумал бы: «мусорской прогон»[337]. Но фраза про пацанов была брошена мимоходом.

За делюгу менты не спрашивали вовсе, будто неинтересно им было. Так случается, когда у них навалом доказухи, и твои показания по барабану.

Пребывая в шандарахнутом самочувствии, Валера замечал свои косяки, но тупо продолжал лепить их один хлеще другого.

Вместо того, чтобы возмущаться творящимся беспределом и выяснять основания задержания, он молчал, стеклянным взглядом уставившись в одну точку.

При составлении протокола за мелкое хулиганство он не закатил скандала по поводу ментовской провокации. Даже не отказался отдачи объяснений. С покорностью лоха расписался во всех графах типографского бланка, для удобства помеченных «галками».

Ночь провёл в обезьяннике, амплитудно раскачиваясь на лавке и насвистывая привязчивый мотивчик «Таганки».

Страшными словам проклинал себя Валера за авантюру с Фондом, не принёсшую ничего, кроме беды. Жадность вышла боком! Надо было сразу продавать хату и с вырученных денег возвращать долги. В мае ещё можно было не беситься и взять нормальную цену. Хата, мебель, техника — дело наживное. Всё покупается, кроме свободы.

«Как вообще меня угораздило связаться с тупорылым бычьём?! И ладно бы, просто с бычьём! Торчка подписал на дело! Теперь на тебе, умник, разбой висит с двумя жмурами! Здесь десяткой не отделаешься! Умножай на два! А лучше на пожизненное настраивайся… Или ты думаешь, парни всё на себя возьмут?! Наивный албанец! Каждый будет свою жопу спасать. Костян, наверное, уже полный расклад дал. Паровозом меня пустил! За дозу герыча он мать родную продаст. Настоящая находка для ментов. Его даже буцкать не надо. Пары суток в камере хватит, чтоб на ломках он запел, как соловей! Ну, не идиот ли я клинический?!»

Жидких казалось, что при планировании нападения на него нашёл морок.

Опера-заику Валера хорошо помнил. После освобождения его вдоволь погоняли по мусарне, прежде чем выдать паспорт. В том числе, обязали встать на учёт в убойном отделе. Заика переписал данные Жидких в общую тетрадь, с поганой улыбочкой поспрашивал насчёт кентов и планов на жизнь. Поставил закорючку на обходном листе и велел принести фотографию. Жидких догадался, что это ментовская самодеятельность, неблагоприятных последствий она не повлечёт, и больше у опера не появлялся. Подумал тогда язвительно: «Тебе надо, ты и фоткай за казённый счёт». А вскоре Валера перебрался в Ярославль…

За ночь много тревожных дум побывало в его бритом кумполе шестидесятого размера. Начни убойщики колоть Жидких по горячему, возможно, он бы потёк.

От долгого сидения затекла спина, онемели ноги. Рот наполнился густой вяжущей горечью. Под утро в обезьянник кинули двоих пьяных гопников. Они стали вязаться к Валере на своём быдляческом диалекте:

— Э-э-э, мужик, бля! Тут, это, типа, такое, бля, дело…

Камерная движуха взбодрила. Организм мобилизовался за счёт повысившейся секреции адреналина. Сосуды головного мозга расширились. Мысли с ржавым скрипом поползли в нужном направлении.