Реверс

Физические страдания не шли ни в какое сравнение с моральными муками. Похмельное самобичевание было Ахиллесовой пятой Маштакова. Испытывая жгучий стыд за вчерашние пьяные откровения, выставлявшие его полным идиотом, Миха страшился дальнейших последствий кутежа. Догма, что он не может пить, как все нормальные люди, довлела над ним. Наступив на пробку, он как бы должен был выполнить обязательную программу. Опохмелиться, воспрянуть духом, спрятаться ото всех, насладиться иллюзорной свободой, несколько суток поддерживать её, вливая в себя новые дозы спиртного, и, лишь достигнув края, начинать инквизиторский процесс по выходу из штопора. Каждый такой срыв сопровождался потерями — материальными и репутационными.

Нынче запас прочности у Маштакова близился к нулю. Свалившись в пике, он реально рисковал очутиться под забором. Удручающий прогноз охладил желание стремглав метнуться за пивом.

Развеять похмельное оцепенение надлежало через активные действия. Миха стянул через голову футболку, бросил её, вывернутую наизнанку, на подлокотник и воздал себе хвалу.

— Красава! Так и пойдём — от простого к сложному…

Почёсывая волосатую грудь, готовил речь в свою защиту.

«Подумаешь, выпил со старым другом! Выходной день, нигде не светились, не барагозили. В «Магнате» мы себя культурно вели. Там я ещё в адеквате был. Это Вадик барменшу строил, грозил накатать в жалобной книге, что в зале грязища. Накатал? Скорее всего, нет. Уходили мы мирно, на посошок заказывали… Базар про гражданскую войну, конечно, зря я завёл. Ещё на фотке среди галлиполийцев себя показывал… Заче-ем? Хотя, Вадик к этому времени уже набубенился. Вряд ли он что-то запомнил. Третий день лудит бедолага. Колпак небось набекрень встал».

Агитация не оказала ощутимого воздействия на настроение, но хуже от неё не сделалось. Маштаков вылез из брюк и аккуратно повесил их на спинку стула. Снова, как маленького, похвалил себя за освоение навыков самообслуживания.

На очереди было проветривание. Рассохшиеся скрипучие рамы откупорились с трудом. В душную каморку ворвалась прохлада раннего июньского утра. Приток свежего воздуха взбодрил. За окном беззаботно щебетали птицы, и деловито шоркала дворницкая метла.

«Сколько времени?! — всполошился Миха. — Проспал!»

Чтобы разглядеть серые цифры на подслеповатом экране электронных часов, запястье пришлось поднести к самому носу.

«05.50» — от сердца отлегло. Правило, что пьяный сон долгим не бывает, в бесчисленный раз подтвердилось на практике.

Для возвращения в человекообразное состояние времени было достаточно. Маштаков прошлёпал на кухню, отвернул кран на полную, дождался, когда вода станет ледяной, набуровил кружку. Пока хлебал, казалось, что костёр жажды затухает. Осушив сосуд, обнаружил, будто мимо рта пролил. Повторять не рискнул. Опыт, сын ошибок трудных, подсказывал — от водопроводной заплохеет.

«Рассольчику бы или минералки газированной!» — вздохнул мечтательно.

Зажёг фитиль газовой колонки и прошёл в ванную. Включив воду, услышал отрывистый бухающий звук. То воспламенился основной факел старушки «Дарины». Пластмассовый рассекатель источал жиденькие, чуть тёплые струйки. Реанимировать рахитичный душ не мог по определению. С горем пополам страдалец смыл с тела липкую кислятину похмельного пота. Докрасна растёрся полотенцем, ускоряя ток крови по системе. Почуяв символическое облегчение, замурлыкал песенку: «Когда яблони цветут, всем девчонкам нра…» Поперхнулся на полуслове.

— Сегодня ж суд! — по затылку, словно обухом огрели.

Как такое важное событие могло вылететь из головы?! Не иначе, камрад алкоголь включал в мозгу защитную функцию. А теперь настроение испоганилось вдрызг. От позорного мероприятия не отвертеться и на другой день не перебить. Чашу унижения придётся испить, находясь в коматозном состоянии, когда восприятие негатива удесятерёно.

Миха начал суетно тасовать причины, могущие освободить от экзекуции. Обнаружил, что уважительная усматривается одна. Суицид.

«Пройти через Крым-Рим и обхезаться от такой параши! Сыкло, ты, а не офицер!» — клином выбивал желание забиться в нору.

Аутотренинг подействовал. Маштаков вскипятил чайник, заварил покрепче, бухнул в кружку три ложки сахару-песка. Усевшись на подоконнике, шумно отхлёбывал. После каждого обжигающего глотка, подражая замечательному русскому актёру Виктору Павлову, с выражением повторял:

— Вот така-ая черто-овина! Да-а-а![240]

Как у любого лицедея, у него имелась публика — сизарь, что пытался утвердиться на карнизе окна. Водоотлив был крут, голубь суетно дробил по нему коготками красных лапок, сползал, затем срывался. В тот же миг всплёскивал крыльями, описывал полукруг и возвращался на скользкую жестянку. Гулькина головка не способна была понять, что совершаемый маневр противоречит основным законам физики.

После «купца»[241] лоб пробило испариной. Маштаков разрешил себе прилечь и смежить веки. Перед глазами понеслись обрывки феерических видений. Мчащаяся по выжженной траве конница, стремительное мелькание спиц орудийного передка[242]…