Реверс

На душе у Птицына засаднило. Показалось несущественным, что в данный момент он не собирается уходить на пенсию, планируя доработать до круглого «полтинника».

Сыскной азарт, охвативший полковника при обсуждении убийства, испарился. Снова он затосковал, стал неразговорчивым.

— Проблемы, Вадим Львович? — деликатно поинтересовался Давыдов.

Рубоповец был в курсе последних событий. В ведомственном госпитале кампания, развязанная прокуратурой против милиции под предлогом борьбы с укрывательством преступлений, обсуждалась активно.

— Разберёмся, — Птицын выдал коронное словцо.

Прозвучало оно, впрочем, неубедительно. Скверное предчувствие исподволь овладевало полковником.

10

31 мая 2004. Понедельник.

17.00–19.00

Ближе к вечеру респектабельный вид и.о. прокурора пожух. Кораблёв расстегнул тугой ворот парадной рубашки, а узел дивного галстука шоколадного цвета ослабил и небрежно сбил на сторону. Обутые первый раз «оксфорды» натёрли ступни. В итоге Саша стащил их и сидел разутый, упираясь большими пальцами в стельки туфель. Ёрзать старался поменьше, но всё равно пятками смял задники дорогущей обувки. Неподобающий вид маскировала просторная столешница. Когда физиология понуждала к вылазке в «два ноля», Кораблёв, используя линейку вместо обувной ложки, втискивал ноги в тесные колодки и, прихрамывая, отправлялся в путь — недолгий, но томительный.

Вырваться на обед не удалось. Работоспособность Саша поддерживал чёрным кофе и куревом. Незаметно опустевшая пачка «Винстона» улетела в корзину для мусора, и Кораблёв тут же распечатал новую.

Вкус в пересохшем рту стоял вяжущий, от никотиновой горечи остро щипало язык. Эрзац-топливо, впрочем, помогало слабо. Не иначе, наступил передоз.

«Если старт такой проблемный, что будет дальше?» — периодически навещала тревожная мысль.

Как прорвало с утра плотину, так людской поток не иссякал. Ни на минуту Саша не оставался один. Обеденный перерыв просидел со следователем Максимовым. Сообща ломали головы над окончательной редакцией обвинения по запутанному делу о групповом изнасиловании. Четверо бухих идиотов сотворили с тремя искательницами приключений столько разнообразных непотребств, что для квалификации их действий не хватало юридических терминов.

И каждый посетитель требовал повышенного внимания, настаивал на срочном решении своих проблем. Будто в прокурорском арсенале имелась волшебная палочка.

Гражданин, сидевший в данный момент визави, глядел с такой укоризной, словно Кораблёв глубоко провинился перед ним. Но у этого, хоть, повод для визита был серьёзный. Его не соседи с верхнего этажа пролили, у него убили жену.

Дело о нападении на фонд жилищного строительства буксовало. Почти неделя прошла, а реальных подозреваемых, таких, чтобы сунуть по «сотке»[191] в камеру, на горизонте не наблюдалось. В их отсутствие беседа носила абстрактный характер. Говорить потерпевшему о большом объёме проведённых следственных действий и оперативно-розыскных мероприятий было бесполезно. К тому же субъект попался такой, которого общими фразами не убаюкаешь. Десять минут Саша терпеливо выслушивал его претензии на ход следствия.

— Игнорируется версия, что к организации убийства причастна бывший бухгалтер фонда Силантьева Светлана, два месяца назад уволенная за нарушения финансовой дисциплины, — складная речь мужчины, уместно вкраплённые в неё причастные обороты, отсутствие слов-паразитов выдавали человека, искушённого в риторике.

Род занятий посетителя был Кораблёву неизвестен, уточнять его показалось неуместным.

— У Силантьевой налицо мотив. Тем не менее, следователь не желает её отрабатывать.

Когда нахватавшиеся верхушек дилетанты с умным видом начинают вещать о мотивах преступления, терпению профессионала наступает предел.

Делая скидку на траур собеседника, Кораблёв прервал его монолог максимально корректно:

— У нас имеются более перспективные версии. Если они не подтвердятся, мы проверим ваши доводы, Виктор Андреевич. Вы, пожалуйста, изложите их следователю.

— Он отказывается со мною общаться, — эту реплику мужчина произнёс, как чревовещатель, не разжимая малокровных губ.

— Не может быть!

— Сегодня даже не пустил меня на порог. Якобы ему некогда.

И.о. прокурора стремительно набрал номер Февралёва.

— Слушаю вас, — из трубки откликнулся бархатный баритон, подходящий актёру в роли вальяжного царского сановника, а не молодому парню двадцати пяти лет.

— Кирилл Сергеевич, потерпевший Грязнов жалуется, что вы его не приняли.

— Александр Михайлович! — следователя несправедливый упрёк взволновал. — Я важного свидетеля допрашиваю! Бабушку, которая из окна видела преступников. Она плохо себя чувствует, Владимир Борисович Сутулов еле-еле уговорил её ко мне приехать. Владимир Борисович машину специально не отпускает, чтобы сразу, как закончим, отвезти бабушку домой. А Грязнова я попросил подождать. Мы с ним на час договаривались, а он в половине пятого пришёл.

— Сделайте перерыв, Кирилл Сергеевич, и побеседуйте с потерпевшим, — властная интонация Кораблёва не допускала возражений.