Решающий шаг

— Покги-мираб, ты, конечно, неправ. Твои разговоры — пустая болтовня. Мне тоже начинает казаться, что большевики — это все же лучше, чем «хан тедженский». Большевики хотят построить новую жизнь, вывести народ из темноты к знаниям, культуре, из нищеты — к обеспеченной жизни. А тем, что сейчас происходит, недовольны не только Черкез или Кичи-Кул, недоволен и я и многие другие.

В это время вдоль эшелона, остановившегося на каком-то разъезде, проходил Артык. Услышав голос Дурды, он заглянул в открытую дверь вагона и удивился:

— Молла Дурды?

— Да, я.

— Что делаешь здесь?

— Что делают эти люди, то и я.

— Кто тебя привел сюда?

— Кто их привел, тот и меня.

— Ты доброволец?

— Если они добровольцы, то и я...

Горечь слов Дурды дошла до Артыка. Еще раз взглянув на него, он, ни слова не говоря, направился к штабному вагону.

В штабном вагоне советники Эзиза лежали на коврах, выпятив животы. Тут же ехали старейшины аулов и адъютанты Эзиза.

Артык подошел к Эзизу и заговорил с ним о Дурды. Мадыр-Ишан, услышав их разговор, поддержал Артыка:

— И в самом деле, нужно взять этого юношу сюда.

Артык вернулся к вагону, в котором ехал Дурды, и коротко сказал:

— Дурды, бери оружие, слезай.

— Куда?

— После узнаешь.

Дурды уже привык к окружавшим его людям. Уходить от них ему не хотелось. Но Артык торопил:

— Скорее! Эшелон сейчас тронется.

Дурды слез, захватив с собой ружье и мешок. Артык привел его в штабной вагон и велел занять верхнюю полку в крайнем купе.

Эшелон двинулся дальше.

Глава пятая

Маленький городок Байрам-Али не оправдал надежд Чернышова. Рабочие хлопкового завода, правда, готовы были в любой момент взяться за оружие и выступить на защиту советской власти, но собрать и вооружить за одни сутки массу дейхан оказалось невозможным. Помощь Ташкента тоже задерживалась. А между тем наступление белых шло быстро и успешно для них.

Чернышов оказался в трудном положении. Он уже знал, что город Мары занят белыми. Отряд Тыжденко, потеряв около половины своего состава, пришел в Байрам-Али, но Алеши с ним не было. О судьбе Полторацкого тоже никто ничего не знал. Чернышов думал послать в Мары кого-нибудь на разведку, хотя бы Карагез-ишана, но должен был отказаться от этой мысли. Бронепоезд белых мог появиться перед Байрам-Али в любую минуту, надо было принимать решение. Посоветовавшись с делегацией Полторацкого, Чернышов решил отступать дальше, на Чарджоу.

Подготовили два эшелона. Чернышов взошел на высокий бугор, чтобы бросить последний взгляд на эти места. Из-за развалин древнего Мерва, в том месте, где возвышался голубой купол мечети султана Санджара, поднимался, медленно отрывая от земли свое тяжелое тело, красный диск солнца. Длинные и острые, как пики, красноватые солнечные лучи осветили крышу вокзала, рабочий поселок, трубы хлопкового завода.

Раздался протяжный заводской гудок. Из поселка потянулись к эшелонам рабочие с женами и детьми. И едва умолк тревожный гудок, как со стороны Мары, словно подстегивая людей, донеслись орудийные выстрелы. Чернышов решил, что это подходит бронепоезд белых. Надо было немедленно отправлять эшелоны.

Когда он вернулся на вокзал и отдал распоряжение об отправке первого эшелона с женщинами, детьми и ранеными, на степной дороге показался одинокий всадник. Он так быстро мчался, что Чернышов вначале подумал, что это возвращается кто-либо из его дозорных с донесением о появлении белых. Но лошадь шла усталым наметом, и всадник ехал, по-видимому, издалека.

С коня, который был весь в мыле и еле держался на ногах, спрыгнул Тыжденко. Первый вопрос Чернышева был о Полторацком. Алеша опустил голову. Вокруг столпились вооруженные рабочие с хлопкового завода. Все они помнили благородный образ комиссара, который за три дня до этого дружески беседовал с ними после митинга.

Тыжденко молча вынул из кармана гимнастерки потрепанную записную книжку, бережно взял оттуда листочки предсмертного письма Полторацкого и протянул их Чернышову. Руки Ивана Тимофеевича задрожали, когда он начал читать письмо вслух, голос его звучал глухо.

— «Товарищи рабочие, я приговорен военным штабом к расстрелу. Через несколько часов меня уже не станет, меня расстреляют. Имея несколько часов в своем распоряжении, я хочу использовать это короткое драгоценное время для того, чтобы сказать вам, дорогие товарищи, несколько предсмертных слов.

Товарищи рабочие, погибая от рук белогвардейцев, я, как революционер, ничуть не страшусь смерти, ибо я верю, что на смену мне придут новые товарищи, более сильные, более крепкие духом, которые станут и будут вести начатое святое дело, дело борьбы за полное раскрепощение рабочего люда от ига капитала. Но, уходя навсегда от вас, я, как рабочий, боюсь только лишь одного: чтобы моя преждевременная смерть не была понята как признак временного крушения, временной утери тех завоеваний, которые дала рабочему классу Октябрьская революция...